Их всех интимных действий, что совершал со мной Герман, это казалось самым эротичным.
Выходя из дома вечером следующего дня, я волнуюсь. Не из-за Славы. В няне я уверена. А из-за вечеринки, на которой так настаивала Жанна. И только на самом вечере понимаю почему.
Это был сговор.
И даже странно, как это я сама не догадалась. В Белгороде только одна крупная больница. Что удивительного, что Герман пришел работать именно в нее.
А то, что он в городе, я не сомневалась. Он бы не оставил меня, потому что действительно любит. Только не приближается. Выжидает.
— Давно он приехал? – спрашиваю Жанну в лоб. Она смущенно улыбается, и мне хочется дать ей щелбан за такое самовольство. Они опять решают за меня. А может быть я еще не готова? А может быть Герман еще не готов?
— Он, кстати, не причем. Я увидела у него на телефоне твое фото и все выспросила. А ты знаешь, я умею быть настырной.
— Знаю, — вздыхаю, прикрываю глаза, вспоминая, как не хотела с ней общаться. Но она буквально пробралась в мой дом, чтобы выпить чашку чая. Теперь постоянный гость.
Ладно. Пора действительно поговорить. И в платье я чувствую себя гораздо увереннее, чем в пижаме, в которой я хожу по дому.
Я прохожусь мимо нарядных врачей и их именитых пациентов, почти не слышу музыку, что льется со сцены, зато почти оглушена биением своего сердца, когда вижу впереди Германа.
Сейчас я спрошу у этого разодетого в приличный костюм франта самое главное. От откровенности его ответа будет зависеть наше будущее. Совместное или нет.
Глава 40.
Герман смотрит мне прямо в глаза, не двигается. И я шагаю медленно, чувствуя, как от страха и предвкушения внутри все переворачивается. Стоит мне подойти ближе, как Герман словно оживает. Отставляет бокал с шампанским, хватает меня за руку и куда-то тащит.
По больничным коридорам все дальше от зала, где проходит вечеринка. Он заводит меня в кабинет, где, судя по пустым столам, давно никто не работает.
— А что здесь?
— Ординаторская, но исследовательский отдел закрыли, — отвечает Герман, закрывает двери и медленно поворачивается. Меня ментально отбрасывает волной его желания. Оно буквально проникает в каждую клеточку, и я только сейчас понимаю, как мне не хватало этого. Его грубости и страсти. Его несдержанности. Его… Члена.
Но прежде чем все случится — в чем я не сомневаюсь — я хочу спросить.
— Почему ты не пресёк мои отношения с Петей. Почему уехал?
— Отец поставил мне ультиматум. Если я трону тебя, он перережет мне путь к своим деньгам. Я мог не любить его, но деньги я полюбил даже слишком сильно.
Герман делает шаг ко мне, но я качаю головой, пытаясь осознать его слова.
Значит наши жизни были практически разрушены. До основания. Только потому что Герман не хотел быть бедным. Я была бедной. Это неприятно, но, чтобы так…
— Ты же зарабатывал.
— Это все капля в море. Мне хотелось больше. Имея кусок хлеба, ты хочешь всегда намазать его маслом.
Это верно. Но он ведь работал врачом после происшествия на свадьбе. И сейчас он просто врач, а значит…
— И несмотря ни на что, ты взял меня. Ты взял то, что сам променял на деньги.
— Не мог иначе, — произносит он тихо, гортанно и снова делает шаг. А у меня от возбуждения пальчики на ногах поджимаются. — Я никогда не мог держаться от тебя подальше. Соня. Я признаю, что был идиотом, но я все исправил. Больше нас с тобой никто никогда не побеспокоит. Нам больше ничего не мешает быть вместе.
— Это если я решу, что простила тебя, — задираю подбородок, и хочу мимо пройти, но Герман хватает меня пальцами за шею и разворачивает к себе. Близко. Так близко, что я вижу искры в коричневой радужке его глаз.
— Ты здесь. Ты пошла за мной. Я дал тебе три месяца, пока решал проблемы. Теперь я не дам тебе ни дня. Ни секунды без меня, — произносит он все тише и шепчет яростно в губы. – Ни секунды без тебя.
Герман толкает меня к стене, толкается языком в рот, игриво скользит по небу, ласкает зубы, жалит кончик моего. Меня накрывает волной бурного потока удовольствия и осознания, что он прав.
Я могла не подходить к нему и дальше жить своей жизнью. Она меня устраивает. Но каждый день мне казалось, что счастье неполное. Мне нужен Герман. Всегда был нужен только он.
Именно эта мысль заставляет меня поднять руки, обнять крупную, украшенную рисунками шею и прижаться всем, ноющим от жажды, телом.
— Я больше не буду извиняться. Ведь человека… — говорит он торопливо, целуя мою щеку, касаясь шеи, вычерчивая влажные узоры страсти. – Определяют поступки.
Я ничего не говорю, но задерживаю дыхание, когда сильные с твердыми мышцами руки касаются подола моего длинного — теперь кажется слишком тесного — платья. Приподнимают его.
Я вскрикиваю от неожиданности, когда Герман с треском разрывает ткань, открывая себе лучший доступ.
Но так и стою, часто дыша, не шелохнувшись, пока он поглаживает стройные ноги в тонких чулках.
Я стискиваю челюсти, понимая, что нужно еще поговорить. Все обсудить. Задать множество вопросов, но голова от его пряного одеколона стремительно пустеет, а тело наполняется истомой.
Я больше не хочу вспоминать прошлое. Не хочу окунаться в омут боли, предательства и желания. Предательского желания, которое накрыло меня в ту свадебную ночь. На время поглотило страх, когда твёрдые губы Германа и мягкий язык оказались между моих бёдер.
Герман — такой покорный, такой живой и настоящий… Ни воспоминание, ни фантазия. Он здесь и сейчас стоит передо мной на коленях.
Мои руки на его плечах дрожат все сильнее, по мере того, как его кончики пальцев поднимаются по бедрам все выше. То и дело задевают чувствительную кожу внутренней стороны.
Я прикусываю губу, сдерживая рвущийся наружу стон, когда он касается кромки трусиков и оттягивает их.
Возбуждение плещется во мне, спускаясь всё ниже, и я понимаю, что не могу отказать ему, ни в чём.
Даже будь я с Петей, я бы не смогла противостоять чувствам к сводному брату, что давным-давно поставил на мне свое клеймо.
Герман бросает взгляд в мои затянутые поволокой страсти глаза и, не увидев протеста, гладит кончиками пальцев нежные, влажные лепестки.
— Рано или поздно я бы взял тебя. Убил бы каждого, кто может мне помешать, — хрипит он, опаляя горячим дыханием промежность и стягивая уже влажное бельё до щиколоток.
Медленно, всё так медленно и осторожно, словно боится меня спугнуть. Боится, что я вырвусь и убегу.
Но я не могу. Не хочу. Я забываюсь в предвкушении и откидываю голову назад, несильно ударившись о стену затылком.
Боли я не чувствую, потому что в этот же момент губы Германа приникают к сладкому местечку, а одну ногу он закидывает себе на плечо.
Я со стоном вцепляюсь в его волосы, прижимая голову к себе ещё плотнее, чувствуя, как нежно и в то же время сильно орудует язык. Самым своим кончиком постоянно задевая чувствительный бугорок. Иногда даже – о, Господи! — проникая внутрь.
Герман вылизывает меня, как самую вкусную конфету, я мычу от восторга, которого сама никак не могла достигнуть.
Я трогала себя всего раз, но поняла, что не могу испытать и доли тех чувств и эмоций, что дарит любимый.
Герман дрожит, то и дело порыкивая:
— Моя! Ты моя, Соня. Знала бы ты, какой у меня сейчас стояк. Он железный, он рвется наружу. Он скоро будет в тебе.
Его порочные слова, чередующиеся с лаской, искусно вводят меня в состояние гипноза. Я уже не чувствую тела, ног, я просто парю под давлением языка.
Герман сжимает ягодицы, продолжая околдовывать меня своим грязным языком:
— Сдерживаюсь еще, Сонь. Еще немного и сорвусь. Трахну тебя за все эти одинокие месяцы нескончаемой дрочки. И каждый раз я словно чувствовал запах твоей киски. Терпкий, пряный, просто сладкий. Ты очень вкусная, Сонечка. Хорошо, что ничего не случилось раньше. Я бы вряд ли смог отказаться от этого, попробовав хоть раз. Особенно познав твоё узенькое влагалище.