Герман перестал биться в силках и внимательно посмотрел на меня, а потом резко поднял скованные руки, захватил меня в кольцо и перевернулся.
Я с криком оказалась прижатой к кровати, под ним, без возможности вырваться, но больше не боялась этого.
— Ничего не может оправдать изнасилование, но я рад, что ты на пороге того, чтобы простить меня.
Он тёрся об меня своим сильным телом, пока боксеры не съехали вниз, а его член не толкнулся во влажную щель, проникая до конца.
Я выгнулась и поцеловала его в губы, попутно снимая наручники.
Губы к губам, тело к телу, сердце к сердцу. Герман провёл руками по изогнутой спине, прижимая меня к себе ещё плотнее.
Он сжал ладонями ягодицы и с хорошим размахом начал насаживать меня на себя, при этом не прекращая настойчивого поцелуя, языком имитируя движения бёдер.
Мы застонали и задвигались в неистовом танце любви, тесно прижимаясь друг к другу, забывая всё плохое. Теперь имело значение только это. Я и он. Вместе. Навсегда.
Эпилог.
*** Соня ***
Герман получил лабораторию и теперь часто ездил по командировкам, чтобы организовать филиалы в разных городах. Это спасало миллионы жизней, и я бесконечно им гордилась.
Я хотела переехать в отцовский дом, но мы построили новый. Он не хотел плохих воспоминаний. Особенно о Пете, который получил пожизненное. И за издевательства надо мной. За кражу ребенка. Продажу его. Но как бы то не было — пожизненное казалось слишком.
— Это жестоко, — сказала я Герману после суда.
— Я буду жесток с каждым, кто посмеет влезать в наши отношения, — ответил он мне тогда и принялся раздеваться прямо там, в коридоре, где мы ругались.
Сейчас, сидя перед зеркалом в шелковой сорочке, расчесывая волосы и скучая (Герман уже два дня в командировке, а Славу уложили спать), я с волнением вспоминаю, как неистов Герман был в те дни, с каким животным напором таранил мою киску, хлестал по заднице и рычал, что я его сука!
— У-у, — срывается стон с губ, и я сжимаю бедра от возбуждения.
Но те дни закончились спустя несколько месяцев.
Теперь Герман стабильно нежен и, если честно, меня это немного раздражает.
Его понять можно, первый ребенок, которого он встретит лично. Он волнуется и за меня, и боится навредить малышке Аннушке. Так мы решили назвать нашу дочку. Со Славой Герман держится осторожно, словно боится сделать что-то неправильно, но сам сынок к нему тянется, и меня это очень радует. Сейчас он сладко спит в своей комнате, а рядом Алла. Она стала жить с нами. Это меня очень радует. Не могу находиться одна. Кажется, что проснусь, а счастье исчезнет.
Меня вообще в этот год радовало почти все. И свадьба, по моему желанию скромная. И поездка в Грецию, и жаркий, порой жестокий секс несколько раз в неделю, но особенно мне нравится, что, если Герман надо мной, или в принципе, шутит, я смеюсь вместе с ним.
Да, меня все радует, кроме возможности последние полгода нормально… потрахаться.
Сейчас раздражает даже обстановка в комнате, что я обставляла сама. Даже волосы, которые шелком между пальцами скользят.
Нет, мне, конечно, приятно, что Герман меня на руках таскает и дарит много подарков. Просто окружает нежностью. Но я бы все это променяла на его член в своей вагине на полной скорости, на то, чтобы он не сдерживался, и отжарил меня как следует, потому что теку только при одной мысли о нем и его мускулистом теле.
Откладываю расческу, наслаждаясь тем, как ровно лежат волосы, и автоматически тяну руку киске, вот только….
Живот мешает. Он уже большой, и я не вижу своих половых губок, а дотянуться до них весьма проблематично.
Черт.
Встаю, наклоняюсь вперед, задираю подол сорочки, оголяя задницу, и со стоном наконец достаю до клитора.
— У кого-то, я смотрю, в одном месте зуд, — раздается раскатистый бас, и я резко поднимаюсь и с испугом поворачиваюсь.
— Герман, — хриплый стыдливый голос и я хочу спрятать руку, испачканную в собственной терпко пахнущей смазке.
— Софка, только не говори, что все еще меня стесняешься, — говорит он насмешливо, откладывая дорожную сумку и пальто, шагая ко мне медленно и вальяжно.
А я смотрю, как под рубашкой проступают мышцы, как дыбится ширинка. Как же я хочу быть им отодранной.
— Я не стесняюсь, — задираю я смело подбородок, но теряю всю браваду, когда он подходит близко и обхватывает мои плечи, чтобы прикоснуться к губам. — Просто…
— Просто кого-то давно не трахали? — шепчет он мне, щекоча языком верхнюю губу и медленно и сладко целуя. — Сучка обижена, что ее киску давно не пользовали, как следует?
Говорит он и обходит меня по кругу, словно жеребец около кобылы.
Меня пронзает сладостное предчувствие. Обычно он просто ласкает меня и избегает разговоров о жесткой ебле, а сейчас сам…
— Что ты делаешь? — спрашиваю, когда он просто одним длинным движением стягивает с меня сорочку.
— Хочу дать то, что тебе и мне, о*уеть, как нужно. — гортанно говорит он и гладит по ягодице, потом по второй и нащупывает сокровенное место, по которому неожиданно шлепает.
— Тебе тоже? — говорю и вскрикиваю.
— Ты думаешь, мне нравится то ванильное дерьмо, которым мы занимаемся? — я даже задыхаюсь от возмущения.
— Было хорошо, — говорю ему и смотрю в глаза, когда он снова оказывается напротив меня.
— Но ты же хочешь лучше? — берет он мои руки и облизывает каждый палец, да еще так медленно, что меня пронзает невиданной силы предвкушение, и между ног уже стекает по бедру влага.
— Хочу, но ты говоришь, что нельзя, — шепчу я, и тянусь руками к его ширинке.
— Но сегодня я звонил врачу.
— Да что ты… — расстегиваю ремень, не отрывая похотливого взгляда от сосредоточенного лица. — И как?
— Она убедила меня, что тебе пора рожать, и мне теперь можно не сдерживаться.
Замираю на этих словах, чувствуя, как в душе рождаются восторг и счастье.
Выдергиваю рубашку из ремня и слышу треск ткани и гортанный смех Германа.
Он гладит мой круглый живот, пока я снимаю с него рубашку, закусывая губу от мощной груди, предстающей перед моим взором, и сдергиваю брюки, облизываясь на удава в боксерах.
— Тихо, тихо родная, — говорит он со смешком и вдруг поднимает меня в воздух, даже не поперхнувшись, и садит на трюмо, широко раздвигая ноги. — Нужно удостовериться, что ты достаточно возбуждена.
Фыркаю. От моего возбуждения скоро потоп всемирный начнется.
В чем, в принципе, Герман и убеждается, когда засовывает пальцы в мягкое розовое лоно и растягивает его для своего удава, вырывая у меня тихий всхлип.
— О, пожалуйста.
— Ты готова, но теперь надо проверить, готов ли я.
Судя по величине того, что рвется из боксеров, у него с готовностью тоже полный порядок, но я, тем не менее, слезаю со столешницы и стягиваю с него трусы, усмехаясь, когда крупная головка выпрыгивает и шлепает меня по лицу.
Обхватываю огромный член двумя ладошками, и начинаю ими двигать, посмотрев наверх, в затянутые похотью глаза.
— Как прошла командировка.
— Главное, что она, наконец, закончилась, и ты прямо сейчас можешь взять в рот.
Я облизываю губы, поддразнивая мужа еще немного, но с ним так нельзя. Он резко хватает меня за голову двумя руками, наклоняется, коротко целует и тут же насаживает ртом на свой могучий член с признанием:
— Люблю тебя, моя Сонечка
***Герман***
Когда член заходит так глубоко в узкое, невыносимо тесное горло, я на вершине блаженства. Она принимает и мой размер, и мой темп. То, что сегодня я могу не сдерживаться и трахать ее со всей дури, только добавляет огня в крови.