Дождь ненадолго прекратился, потом снова пошел, затем припустил изо всей силы, и капли забарабанили так, словно все члены многочисленного семейства какой-нибудь многодетной мамаши разом заплясали по лужам и устроили жуткую возню. Дождь все лил и лил как из ведра, но внезапно к этим уже ставшим монотонными звукам примешались другие звуки: послышалось ржание незнакомого коня, дробный топот копыт, чей-то голос прогрохотал: «Тпру, Дьявол! Стой!» Звякнуло вделанное в стену дома кольцо. Дверь отворилась, и в проеме возник силуэт мужчины в высоких охотничьих сапогах и в охотничьей шапочке, которую, войдя в комнату, незнакомец тотчас же снял. Девушка ожидала, что из-за спины незнакомца вот-вот появится ее отец с неизменным своим велосипедом на плече. Но нет, незнакомец был один. Он шагнул к ней и протянул затянутую в перчатку руку, чтобы она оперлась на нее, потому что, когда она вставала, ее слегка качнуло в сторону. Незнакомец представился:
— Рене, граф Робер. Я полагал, что знаю этот лес как свои пять пальцев. Я охочусь здесь с собаками на оленя два раза в неделю и вдруг обнаруживаю, что этот лес скрывает от меня вас. Вы, вероятно, родственница лесника Лафлера?
— Я его дочь, Леони.
— Но как же так вышло, что я вас прежде никогда не видел? Вы что же, не выходите из дому?
— Ну почему же… Я хожу по грибы, собираю цветы и ягоды, хожу за водой к колодцу, приношу хворост для растопки… Я помогаю отцу… знаете, мой отец был бы самым лучшим человеком на свете, если бы он почаще разговаривал со мной, но он так поглощен своим горем…
Ее тихий и нежный голосок обладал каким-то странным очарованием, какой-то особой притягательной силой сродни той, что наделены старинные народные песни, жалобные и протяжные. Рене, граф Робер, перевел взгляд с девушки на портрет ее матери, и в ту же секунду он был изумлен поразительным сходством этой женщины с его собственной матерью. Да, действительно, достаточно было изобразить на ее шее тройное жемчужное ожерелье и воткнуть ей в высокую прическу платиновую стрелу, усыпанную бриллиантами, и их можно было бы спутать…
Леони выкатила испекшиеся картофелины из-под кучки золы, вытащила их из очага и вновь разожгла огонь.
— Дайте мне вашу куртку, я повешу ее просушиться, а то вы промокли до нитки.
Рене, граф Робер, протянул девушке куртку. В этот миг у него появилась твердая уверенность в том, что отныне и впредь он не сможет делать ничего иного, кроме как ей повиноваться.
Клеманс все писала и писала как одержимая. Она не обратила внимания на мое присутствие и так и оставалась со своими героями, в самом сердце лесной чащи, отгороженными от всего мира стеной дождя. Обычно любовь обожает окружать себя естественными преградами и крепостными стенами, и я вообразил, что Клеманс позволит какой-нибудь зловредной молнии поразить отца Леони где-нибудь на опушке у лесопосадок, которые он осматривал. Одно из колес велосипеда лесника так и осталось на тропинке, по которой еще можно было пройти и проехать, и под порывами ветра оно еще крутилось и поскрипывало. Я дочитал страницу до конца.
— Спасибо, — сказал граф. — Мечты и сны являются повторением реальности. Я столько оленей затравил в этом лесу, что мне порой становится скучно преследовать этих бесхитростных животных, и я иногда терял интерес к их следам в те дни, когда у меня бывало мечтательное настроение и я вдруг начинал верить, что однажды столкнусь в этом лесу с каким-нибудь экзотическим животным. Случалось, я даже начинал грезить о встрече с леопардом в этих влажных зарослях.
Я аккуратно собрал листки и положил их на край стола, где еще находились остатки нашей утренней трапезы: кусочки подгоревших гренок, чашки с остывшим чаем на донышке, открытая банка с вареньем, на краю которой сидела и приводила в порядок свои крылышки жалкая муха. Я схватил салфетку, резко хлопнул ею по банке и прибил неосторожную нахалку.