— Авринкур?
— Я не слушал, о чем вы там говорили, Шарль, — ляпнул я, пребывая в полнейшей растерянности.
— Так вот, я жду вас в «Кухне ангелов», это в двух шагах от обсерватории. Там подают очень легкую закуску, и вообще там нам не грозит переедание.
И действительно, пострадать от переедания там было трудно: на больших тарелках в форме звезд располагались крохотные порции, все уменьшавшиеся и уменьшавшиеся от закусок к десерту. Зал был полон. Я не мог оторвать глаз от роскошного потолка, по которому плыли сиреневые облака, заставлявшие припомнить кринолины дам с полотен Винтергальтера. Букеты гортензий, стоявшие по углам в изящных вазах, укрепленных на изящных треножниках, словно истаивали в легкой дымке и источали легчайший аромат, хотя гортензии были не живые, а искусственные, из тончайшего тюля.
В зале раздавались тихие-тихие звуки музыки в стиле рококо.
— Всегда одна и та же пластинка, — сказал мне Шарль Гранд, — уже изрядно заезженная, но за душу берет. Я встречался здесь с одной особой, знаете, такой воздушной, полупрозрачной, она дарила мне мечту, которая мне была так необходима. Все мы нуждаемся в вере, да, мой дорогой Огюст, всем нам нужно верить в то, что рай существует. Один историк, чьи труды я издаю, похитил у меня эту веру, он украл у меня рай. И теперь я не могу читать исторические труды, не могу читать даже исторические романы! Клеманс написала мне из Квебека.
— И вы мне ничего не сказали?
— Я ждал, когда вы успокоитесь, когда пройдет первое смятение чувств.
— Когда она вернется?
— Кто знает? Но я вас уверяю, Огюст, надо подождать. Ждать всегда неплохо. Я хочу дать вам добрый совет. У вас есть кое-какие сбережения, и весьма приличные. Так вот, возьмите и устройте себе каникулы, поезжайте куда-нибудь, развейтесь, смените обстановку.
— Чтобы забыть о постигшем меня горе?
— Естественно, в конце концов боль перестанет давить на вас, и вы сбросите с себя ее бремя. Уезжайте завтра же.
— Не могу. Я дал слово. Я пообещал одному другу детства быть на его похоронах, а хоронить его будут в понедельник. Мы с ним долго не виделись, я потерял его из виду, но он сам нашел меня…
— Я его знаю?
— Он присылал вам приглашения на сольные концерты звезд и на вернисажи, а вы частенько отдавали их мне. Вам так нравился его почерк, что вы положили листок с образцом его почерка себе под стекло на столе в вашем кабинете в издательстве и еще один образец вставили в рамку зеркала.
— Ах да, конечно! Черт побери, у него такие прекрасные округлые буквы! Так он умер?
— Еще нет.
Шарль Гранд протянул руку через стол и положил мне ее на плечо:
— Посмотрите мне в глаза, Огюст.
Я увидел в его глазах бездну сочувствия и жалости, поэтому я объяснил ему, по какой причине Александр Мандален принял то решение, которое он принял. Ведь Александр Мандален на протяжении всей своей жизни был рабом каждого дня, и в конце концов он захотел взять реванш, став хозяином последнего дня, чтобы властно распорядиться им по своему усмотрению.
— Я полагаю священным долгом сопровождать вас, Огюст. Мы поедем в Буланс вместе.
— Спасибо, Шарль. Кстати, именно благодаря Мандалену Клеманс познакомилась с новой для нее музыкой и оценила ее по достоинству. Я вспоминаю, что это случилось в один из вечеров, когда у нее разыгралась мигрень. В таких случаях она говорила, что у нее болят корни волос и что наилучшее средство — вымыть голову. Я чуть ли не силой потащил ее на концерт электронной музыки, на который Александр прислал мне приглашение. Она не хотела идти, но после концерта она вышла из зала с улыбкой на устах и принялась во всю силу своей мощной глотки трубить, что эта музыка в качестве средства от головной боли стоит всех шампуней на свете. Мы с ней тогда поругались, и она искренне не понимала почему. Знаете, Шарль, мне так не хватает Клеманс. Что она делает в Квебеке?
— Судя по последним известиям, переработка «Возьмите меня за руку» в сценарий завершена, все диалоги уже написаны. Фильм снимают в Канаде, что еще раз доказывает, сколь прозорлива и гениальна наша с вами приятельница.
— О, действие ее романов может разворачиваться где угодно. Любовь одинакова на всех широтах, во все времена и во всех костюмах. Вполне можно было бы снимать фильм и здесь, — заметил я.
— Ну, это как сказать. Будьте же и вы провидцем, Огюст, загляните в будущее… Мы с вами создали Маргарет Стилтон. А разве дети не должны покидать своих родителей?
В этот момент иголка проигрывателя запнулась на заезженной пластинке, и на музыку «В кухне ангелов» словно напала икота: один и тот же такт все повторялся и повторялся, — но посетителям, казалось, это нисколько не мешало. Шарль Гранд каким-то очень мягким округлым жестом руки подозвал одного из официантов и попросил его подтолкнуть иголку на пластинке, чтобы мелодия продолжалась.