Когда подоспевшие приятели с трудом оттащили меня от истошно орущей Кати, не дав мне окончательно превратиться в страшного берсерка, я мало что помнил. Из сугроба, куда я её вдавил, едва виднелось только красное заплаканное лицо девчонки, основательно натёртое снегом. Рядом лежали перевёрнутые санки, валялись шапочка с длинными завязками, голубой шарф и оторванные от резинок варежки. Я тяжело дышал, пожирая глазами приятелей и Катю, вытащенную ими из глубокого сугроба, и ринулся было снова на неё, но запутался в верёвке от санок и упал, ударившись лбом о собственные сжатые кулаки. В глазах разноцветными кругами зажглись новогодние гирлянды и дуплетом выстрелило две хлопушки с золотистым конфетти...
Катя сидела на санках и смеялась сквозь слёзы над моим падением. Её пара заснеженных пшеничных косичек уныло свисала с плеч, вздрагивая на ветру, и мне вдруг стало невыносимо жаль эту забавную и вредную девчонку. Поднявшись, подобрав и встряхнув её шапочку, я угловато подошёл к Кате. Неумело нахлобучив ей на голову шапочку с длинными завязками, я взял за верёвку санки и потянул их за собой в направлении её дома...
Ночью мне приснилась Катя и ловкий Дед Мороз, натирающий ей щёки снегом. Снегурочка, очень похожая на красноносую и громогласную бабу Шуру, приятельницу моей бабушки, бросала в меня увесистыми снежками и гнусно хохотала, подставляя мне под ноги свой валенок в блестящей чёрной калоше всякий раз, когда я рвался на помощь к плачущей Кате. Наутро я проснулся весь мокрый, словно проспал в снежном сугробе, с температурой и больно-хриплой ангиной. По всему раскалённому пространству моей головы витал нежный и любимый образ Кати в шапочке с длинными широкими завязками, напоминающими свисающие уши печального зайца...
Моя любовь длилась недолго; может потому, что я не смог её донести до самой Кати? Точнее, я пытался это сделать, увлечённо толкая девчонку на переменах и дёргая её при всяком удобном случае за косички. Но, о том, что это были неверные, ошибочные, способы донесения чувств до возлюбленной, я догадался лишь тогда, когда разгневанная Катина мама вскоре явилась в школу и отвесила мне в коридорном углу согревающую затрещину! Образ возлюбленной был тотчас успешно выбит из моей головы ладонью потенциальной, но не состоявшийся в жизни тёщей, и я превратился на какое-то время в скромного мальчишку, безразличного ко всем девчонкам вообще. Вдобавок, Катя перестала носить свою пушистую белую шапочку...
Но, странное дело с этими нежными чувствами! Если человек способен любить, то рано или поздно он найдёт в кого влюбиться. И вот, когда в конце той затяжной зимы такую же тёплую и светлую шапочку с длинными завязками, в очередной раз напомнившими мне уши скорбящего зайца, стала носить другая девочка-одноклассница, мои увядшие чувства сразу же перенеслись на неё и разцвели!
Моей новой возлюбленной стала Конашевская, а звали её... тоже Катей!
И ямочки на щеках у неё имелись, и косички были, правда, потемнее. Почуяв в душе возгорание трепетного чувства, я, наученный собственным горьким опытом, стал действовать иначе. С дёрганьем за косички и всевозможными там дружескими пинками и толчками было покончено раз и навсегда. Вместо этих грубых проявлений интереса, я правдами и неправдами оказался с Катей за одной партой, на чистой столешнице которой я тут же инстинктивно вырезал лезвием слово "Катя", а рядом с ним - лёгкую гаубицу (пушку), что явно обозначало моё полное покровительство и защиту.