- Радио, конечно, лучше. Но все радио теперь под пристальным контролем. Наш военный радист изучал и русский язык. Кое-что интересное и нам пересказывает. На днях большой указ о награждениях снова передавали. О советских героях рассказывали.
- Как жаль, что о награждении партизан не оглашают, - сказал Лужинский.
- Группу летчиков снова наградили. А также о какой-то боевой группе «Кленовый лист» передавали. Мы все восхищались.
- «Кленовый лист»? - воскликнул Лужинский. - Подождите, друзья. А далеко тот ваш радист? «Кленовый лист» интересует и меня.
Радист был тоже на этом конспиративном собрании патриотов. Лужинский расспросил его, что именно передавали о «Кленовом листе». В тылу врага воюют… В рассказе об их героических поступках упоминались имена Виктор… Вадим… И женщина какая-то - Маруся.
- Маруся… Виктор… Вадим… «Кленовый лист»! - громко рассуждал Лужинский. - Какие могут быть сомнения!.. Товарищи, эти имена мне хорошо известны. Это выдающиеся бойцы народной мести!.. Для них… для них тоже нужно наше сообщение о тех советских детях. И особенно о судьбе девочки!..
- Значит, должны передать! Только открытая радиограмма всем доступна. А шифровка… Какая тут шифровка, когда никто не знает их кода! - с грустью жаловался летчик.
- Да, в этом и заключается самая большая сложность. Можно бы сообщить только о самом факте: скажем, дети живы, но в опасности. И договориться о каком-то коде. Словом, это таки сложность, а известить надо.
Летчик встретился взглядом с радистом, оглянулся на ночь, словно искал в темноте простых путей помощи этим людям. Наконец, Лаверни тихо обратился к Лужинскому:
- Составьте ваш лаконичный текст, мы передадим. Только на каком языке?
- Очевидно, на немецком. Но это не основное препятствие…
- Лучше по-французски. Составляйте текст.
И пошел с радистом в группу людей. Горн шептался с несколькими молодыми солдатами, договаривался о том, как спасти из-под ареста врача, сестру убитого капитана пароходной компании. Ведь она сидела не в тюрьме, а в управе коменданта города.
Ганс Горн глубоко пережил свой арест в Авиньоне. Он все еще горел жаждой мести этим тыловым «воинам», как презрительно называл теперь комендантские гарнизоны.
Но в тех нынешних настроениях летчика слышалось уже и нечто более устойчивое, чем только месть за обиду. Его увлекала и убеждала искренность и самопожертвование коммуниста Лужинского. От того все вокруг становилось значительно яснее, ближе и его человеческому достоинству. Та несчастная женщина-врач, сестра казненного капитана, как будто становилась уже и его сестрой…
Сбив набок берет, Горн горячо отрицал или одобрял радикальные предложения.
Лужинский вышел с Лаверни на улицу. Его немного беспокоило то, что о деле теперь знает около десятка человек. Не проболтается ли кто-то из них?
- Будьте спокойны, товарищ. Здесь были только такие люди, которых предупреждать об осторожности в разговорах не приходится.
- Спасибо. Это очень важно…
И задумался, идя по двору, как он задумывался каждый раз, решая сложные проблемы. По селу уже начинали свою предутреннюю перекличку петухи. Отдаленно шумели морские волны, и изредка раздавалось гудение ночного самолета.
- Должен передать текст радиограммы. Собственно, у меня их целых два. Если действительно тот радист надежный человек, можно было бы посоветоваться и с ним.
- Абсолютно наш человек! Все мы здесь свои… Давайте ваш текст.
- Подождите. Подумаем вместе. Представим себе, что мы посылаем в эфир телеграмму, где укажем точный адрес детей. Чего ждать дальше? - и загреб пятерней и без того взъерошенного волосы.
- Трудно что-то представить. Наверное, там захотят проверить. Вполне возможно, что пришлют дипломатические письма, а может, и… самолеты.
- Верно, товарищ Лаверни. Могут послать самолеты и забрать детей. Теперь возникает вопрос сложнее: государство может послать самолеты?
Летчик молчал, задумчивый. Действительно, предполагать в этих условиях можно что угодно. Но он не видел какой-то причины бояться этого.
- Представим себе, что прибыли самолеты другого государства. Какого именно? Если это самолеты союзников России - это очень хорошо! Возможно, конечно, что полетят и вражеские.
- Это нас и беспокоит, чтобы не поспешили вражеские самолеты, - тоже задумчиво сказал Лужинский.
Лаверни сразу же возразил.
- Вражеские, это надо понимать, - немецкие, итальянские, так как японских здесь быть не может.
- Именно немецкие, гитлеровские.