Волны отлива, как перо, понесли меня с плотом. На первых же десятках метров от берега океанские волны злобно карали меня, заплескивая за тот безрассудный поступок. А я до сих пор еще не уверен, что совершил преступление.
Ну, вот так я до утра уже не видел нашего островка. Утро и солнце дали мне направление, а весло и решимость приближали к континенту. Уже на второй день вечером я его увидел, как мечту, в туманных далях над волнами. Радость, и раскаяние, и жажда жить разом овладели мной. Но в океане сильнейшим становится последнее - жажда жить!
Когда где-то на рассвете третьего дня меня подобрали португальские рыбаки, я еще не потерял ни сознания, ни свободы. Но это была еще большая пытка! Голодный, обессиленный трехсуточной борьбой за жизнь, я соврал своим спасителям: сбит в бою, спасаюсь с какого-то острова. Я не хотел быть неблагодарным по отношению к своим человечным врагам. Я врал и, как видите, до сих пор всем вру, не сознался никому о пионерах.
Но сколько можно? До каких пор я должен мучиться совестью за подаренную мне жизнь? Неужели за девяносто два дня я не проявил той благодарности в сизифовом труде по перетаскиванию им катера? Катера моего же государства!..
Итак, как патриот, я, наконец, решил: должен заявить о катере, выполнить свой долг перед государством!..
- Вы уверены в том? Кому заявить? Властям этой… «нейтральной» страны?
- Лужинский не упомянул о моем праве сказать это своему немецкому правительству, - наконец, признался летчик.
Теперь уже задумался Лужинский. Рассказ был нервный, но и увлекательный. Все было сказано вполне откровенно, без скрытничанья. Сначала, увлеченный и встревоженный, стоял, не спуская глаз с немца. Затем оттолкнулся от стола, пошел вокруг него. А летчик, как жертва под взглядом полоза, поднялся со стула. Ситуация, что и говорить, значительно усложнилась. Но будет ли этот польский эмигрант, коммунист настолько опрометчивым, что пойдет на скандал?
- Вы вооружены? - спросил немец, болезненно улыбаясь.
- Боже сохрани! Вооружаются против врага. Мы с вами - двое случайных встречных, герр Горн. Понимая ваши патриотические порывы, предупреждаю: заявить о тех детях мы можем только вместе и то в консульстве страны, не враждебной Советскому Союзу! Надеюсь, этого повторять на надо. Имеете возможность идти немедленно со мной к?..
- Пока что некуда. Прошу дать время, я должен все обдумать, посоветоваться.
- Советоваться… только со мной. Лучшего советчика вы не имеете в вашем положении. Вас, видимо, интересует гонорар?
- Вы с ума сошли, Лужинский!.. Делаете предположения, которые только оскорбляют.
- Что же вы должны обдумать, с кем? Ведь дело ясное: детей надо отдать их родителям! - Лужинский словно подкрадывался к летчику. Ощущалось напряжение нервов у обоих.
- Вы ничего не сделаете, герр коммунист. Дело даже не в катере немецкого производства. Еще вначале своего рассказа я упомянул, что при девочке в катере найден целый ворох бумаг. А они оказались очень интересными. Те ваши «ростки коммунизма», хоть и просмотрели их, но не могли прочитать. Равнодушно отложили и забыли о них. А я все прочитал. Оказывается, девочку хоть и отослали заокеанскому резиденту на временное содержание, но на нее имели свои права и некоторые органы моей страны. Короче говоря, девочку с некоторой целью еще до войны должны были показать тому немецкому коммунисту Бердгаверу. А потом на нее, как на крючок, взять и советского генерала…
- Шантаж, насколько я понимаю. Мне это было известно еще до того, как отправиться в это сложное путешествие.
- Шантаж? Возможно. Для гестапо это было средство. Ведь она внучка немецкого коммуниста? Из-за нее, как видно из документов, тот старый коммунист и порывался бежать в Советский Союз. А птица он высокого полета! Но, наверное, не убежал, если органам пришлось прибегать к такому средству, заставить коммуниста быть сговорчивее. Война, правда, отодвинула эти хлопоты гестапо дальше.
- И вы решили приблизить то время? Это жестокость…
Но Горн уже овладел собой. Резко махнул рукой и пошел от стула. Прохаживаясь, словно сам себе говорил:
- Ничего с ребенком не случится, не расстраивайтесь. Тот Бердгавер для нее чужой и физически далекий человек. Понимаете, чужой человек, которого для ребенка сейчас не существует. А для правосудия это…