Он даже предполагал повидаться с египтянкой, чтобы её разуверить в её опасениях. Октавиан считал себя довольно ловким и хорошо владеющим собой, чтобы в разговоре с царицей не проговориться о судьбе, которую он ей готовил. Клеопатра, по словам Плутарха, в которых нельзя усомниться, не претендовала больше на любовь, которую, как говорил Таре, она внушала Октавиану: во время пребывания в Александрии Император не пожелал ни разу её видеть, да и, кроме того, жестокое обращение и заключение, его угрозы, о которых ей рассказывали, говорили о том, что он не увлечён ею.
Однако можно ли сказать, что при получении известия о его внезапном посещении, в её сознании не блеснул луч надежды, не промелькнуло быстрое видение трона, не явилось последнего порыва к жизни? Разве можно поручиться, что её прекрасные глаза не заблестели предвидением торжества?
Царица, едва начавшая выздоравливать, лежала, когда вошёл Октавиан. Она вскочила с кровати, хотя и была только в одной тунике, и бросилась к его ногам.
Видя эту женщину, теперь истощённую лихорадкой, похудевшую, страшно бледную, с осунувшимся лицом, с красными от слёз глазами, окружёнными синевой, со ссадинами на груди и на лице от царапин, нанесённых ногтями, Октавиан едва мог поверить, что это чародейка, покорившая Цезаря и поработившая Марка Антония!.. Да, кроме того, если бы даже Клеопатра была красивее Венеры, всё равно он запретил бы себе её любить: воздержание было наименьшим недостатком Октавиаиа, но он был слишком осторожен и прозорлив, чтобы пожертвовать своими Интересами ради страсти...
Он попросил царицу лечь снова в постель и сел возле неё.
Клеопатра начала оправдываться, сваливая всё на стечение обстоятельств и на страх Антония.
Речь её прерывалась рыданиями, мешавшими ей говорить; затем, надеясь разжалобить Октавиана (очаровать, как думали многие), она достала хранившиеся на груди письма Цезаря и, целуя их, воскликнула: «Если ты хочешь знать, как любил меня твой отец, прочти эти письма... О, Цезарь, зачем я не умерла вместе с тобой... Для меня ты продолжаешь царствовать в нём (в Октавиане)...» И среди слёз она старалась кокетливо улыбнуться...
Жалкая сцена кокетства, которую несчастная женщина и не могла и не сумела разыграть!!!
На её вздохи и стоны император не отвечал ничего, избегая даже смотреть на неё, и сидел, потупив взор в землю.
Он говорил лишь для того, чтобы опровергнуть один за другим доводы Клеопатры, которыми она оправдывалась.
Охлаждённая бесчувствием этого человека, нимало не тронутого её несчастьями и мучениями, а беседовавшего с ней тоном судьи, Клеопатра поняла, что она не должна надеяться ни на какое сострадание; смерть показалась ей снова желанной избавительницей. Тогда она прекратила свои жалобы, утёрла слёзы и, желая обмануть Октавиана, согласилась примириться с его решением, будто бы лишь для того, чтобы ей оставили жизнь. Она показала Цезарю опись сокровищ и упросила дозволить ей сохранить некоторые украшения, чтобы она могла поднести их Ливии и Октавии, чтобы заслужить их расположение и защиту.
«Мужайся, женщина, — сказал уходя император, — и будь покойна, тебе не сделают зла!»
Прельщённый притворным смирением Клеопатры, Октавиан не сомневался больше в возможности показать римскому народу бывшую царицу Египта, идущей в цепях перед его триумфальной колесницей... Он не слыхал, уходя, последнего слова, сказанного царицей, слова, которое она не переставала повторять со дня взятия Александрии: «Я не буду украшать триумфа!»
Через несколько дней после этого свидания один из приближённых Октавиана, пожалев несчастную, сообщил Клеопатре, что её послезавтра отправят в Италию.
Она попросила разрешения вместе со своими женщинами пойти сделать возлияние на могиле Антония. Её понесли на носилках из-за слабости, ещё оставшейся после болезни. Вылив вино и возложив венки, она поцеловала в последний раз надгробный камень и сказала: «О, дорогой Антоний, если твои боги имеют силу, мои мне изменили, — не покидай свою ещё живую жену... Неужели ты потерпишь, чтоб издевались над тобой, заставляя её участвовать в роковом торжестве? Спрячь меня к себе, под этот египетский камень».
Возвратившись во дворец, Клеопатра прошла в баню, где женщины одели её в самые красивые одежды, возложив на голову царскую корону; затем Клеопатра заказала великолепный ужин.
Когда, закончив туалет, она села за стол, во дворец пришёл какой-то поселянин с корзиной...
Стража, пропускавшая его во дворец, пожелала осмотреть содержимое корзины, и он показал: там находились фиги, от красоты которых стража пришла в восторг... Смеясь, поселянин попросил попробовать... Его хорошее расположение духа сняло всякое подозрение, и его пропустили.