— Это значит, — сказала мать, — что если бы все люди были так же вежливы и порядочны, как Горгий, Лизий и им подобные, то мы могли бы по-прежнему принимать всех. Но так как есть сорванцы вроде Антилла…
— Верно! — перебила дочь. — Никто не мешает нам приглашать таких людей, которые сумеют прочесть нашу надпись. Завтра же объявим гостям, что мы не можем принимать их, как раньше.
— А поступок Антилла, — прибавила Береника, — может служить отличным предлогом. Всякий здравомыслящий человек поймёт это…
— Конечно, — согласилась Барина, — а если ты, умнейшая из женщин, заявишь со своей стороны…
— То мы избавимся от докучливых посетителей. Поверь мне, дитя, если только ты не…
— Не нужно «если»! Никаких если! — воскликнула молодая женщина. — Мне так приятно думать о новой жизни, лишь бы она устроилась, как я надеюсь и желаю… Послушай, матушка, ведь боги должны вознаградить меня?
— За что? — раздался низкий голос Архибия, который вошёл без доклада, не замеченный обеими женщинами.
Барина вскочила и воскликнула, протянув старому другу обе руки:
— Приведя тебя к нам, они уже начинают со мной расплачиваться.
V
Художнику, в особенности великому живописцу, нетрудно украсить свой дом. Его вкус не допустит ничего неизящного, того, что нарушает гармонию, оскорбляет его глаз. И ему не требуется приглашать мастеров. Только муза явится ему на помощь.
Леонакс, отец Барины, сумел придать восхитительный вид своему жилищу. Стены его мастерской были украшены картинами из жизни великого Александра, основателя его родного города, фриз — хороводом пляшущих амуров.
Тут принимала гостей Барина, и слава об этой живописи была одной из причин, побудивших Антония посетить её дом и привести с собой сына, в котором ему хотелось пробудить хоть какую-нибудь любовь к искусству. Конечно, красота и пение Барины тоже не остались без внимания, но пылкая страсть, охватившая его в зрелые годы, принадлежала всецело Клеопатре. Царица сумела привязать Антония к себе какими-то сверхъестественными узами. Но во всяком случае он был обязан Барине несколькими приятными часами, а каждый, кому он был чем-либо обязан, получал подарок. Ему льстила репутация самого щедрого из людей, и в данном случае его подарок, гладкий браслет с геммой[25], в которой был вырезан Аполлон, играющий на лире и окружённый музами, действительно мог считаться неоценимым сокровищем, хотя выглядел очень скромно. Это было произведение знаменитейшего резчика эпохи Птолемея II Филадельфа; каждая фигурка на ониксе, шириной не более трёх пальцев, была вырезана с изумительным мастерством. Антоний выбрал его потому, что браслет очень подошёл Барине. О цене он на этот раз не думал, так как оценить подобную вещь мог только знаток. Барина охотно надевала его, так как браслет не отличался пышностью.
Если бы Антонию не пришлось уехать из Александрии, его второе посещение, без сомнения, не было бы последним. Кроме пения, которое привело его в восторг, он насладился оживлённой и интересной беседой и мог любоваться замечательными картинами, которые Леонакс выменял у своих товарищей.
Произведения пластического искусства также украшали обширную комнату, посреди которой возвышался светильник в виде статуи.
Создателем его был тот самый скульптор, резцу которого принадлежала возбудившая столько споров статуя Антония и Клеопатры. Эрос из обожжённой глины, прицеливавшийся из лука в невидимую жертву, был также его произведением. Антоний во время своего второго посещения положил перед ним венок, заметив шутливо, что приносит жертву «сильнейшему из победителей», а Антилл сегодня вечером грубо засунул букет в натягивавшую лук согнутую правую руку статуи. При этом он слегка повредил изваяние… В настоящую минуту цветы лежали на маленьком алтаре в глубине комнаты, тускло освещённой одной лампой, так как хозяйки перешли вместе с гостем в любимую комнатку Барины, украшенную несколькими картинами покойного отца.