Антоний теперь мало говорил, он размышлял, и ему пришло в голову, что вообще-то его привела на Восток идея завоевания мира, и он вновь принялся мечтать о походе против парфян. Но для этой авантюры тоже требовались деньги, причем в гораздо большем количестве, чем для празднеств.
Так и получилось, что по истечении этих шести или восьми месяцев кутежей, помогавших ему ощущать себя греком, Антоний снова вспомнил о том, что он — римлянин. А заодно вспомнил — как вспоминает свой дом вернувшийся с грязной улицы гуляка — и о Египте, и о его царице.
В этот исторический момент Судьба для исполнения своего замысла уже не нуждалась ни в чем, кроме лакея — одного из тех невзрачных и пронырливых существ, которые появляются на сцене только два или три раза, но без которых не может завязаться сюжет драмы. Таких пройдох в свите Антония хватало, но самым изворотливым из всех был Деллий.
Судя по всему, он уже давно пользовался полным доверием своего патрона. Согласно упорным слухам, Деллий принадлежал к числу старейших приятелей Антония по кутежам и в ночи оргий они не раз спали вместе. Мне это кажется весьма сомнительным. Деллий, конечно, очень любил мальчиков, однако не брезговал и женщинами: он всегда умел находить для Антония девок, если у того внезапно возникала такая потребность, независимо от места и времени суток. Деллий увлекался сексом еще больше, чем его хозяин. Он обожал говорить непристойности и особенно излагать их в письменном виде — в посланиях, которые адресовал (несмотря на свою страсть к эфебам или, может быть, именно по причине этой страсти) матронам из лучшего общества.
Этого-то ловкого негодяя Антоний и отправил в Александрию, чтобы уговорить Клеопатру оставить царство и явиться к нему, Антонию. Он изучил планы Цезаря, понял их смысл и рассчитывает превратить Египет в базу для своей экспедиции против парфян, но не желает отправляться в поход, не разобравшись прежде во всех деталях поведения царицы в период войны с Брутом и Кассием: почему легионы, оставленные императором в Египте, перешли к врагу; при каких обстоятельствах египетские корабли с Кипра были посланы убийцам Цезаря; как в действительности обстоят дела с египетским флотом и с двумя неурожайными годами, которые, как уверяет Клеопатра, якобы разорили ее царство? И что произошло с ней самой, когда буря настигла ее перед битвой при Филиппах, — испугалась ли она легионов Кассия или правда бежала от урагана?
Антоний отнюдь не уверен в том, что Клеопатра сумеет найти приличествующие случаю, то есть умные, почтительные и одновременно уклончивые ответы. Но, так или иначе, он хочет встретиться с ней. Просто чтобы показать, кто здесь командует. И чтобы царица поняла: новый владыка мира — это он. И чтобы в будущем, независимо от того, голодный выдался год или нет, штиль ли на море или ураган, когда он потребует у нее денег, она — какова бы ни была требуемая сумма — не смела лавировать или тянуть время, а тотчас бы раскошелилась.
Легко представить, с каким чувством Клеопатра выслушала этот нагоняй из уст Деллия: с величайшей яростью. Однако по своему обыкновению она скрыла охвативший ее гнев за высокомерной улыбкой; и когда эмиссар закончил свою речь, ответила ему с такой изысканной любезностью, что Деллий понял: по части двуличия и умения маневрировать царица намного его превосходит.
Он тотчас смекнул, что, столкнувшись с этим политиком в юбке, Антоний не сможет долго придерживаться раз избранной им жесткой линии. Тогда отчасти из любви к запутанным ситуациям, отчасти же, чтобы заранее подготовиться к надвигающимся событиям и в любом случае от них не пострадать, Деллий переменил тон, заговорил очень мягко и стал уговаривать царицу принять предложение его патрона, изображая последнего в самом благоприятном свете.
Царица, наверное, про себя смеялась: чего стоит Антоний, она знала давно. Она помнила опасения, которые высказывал по его поводу Цезарь, но даже если бы подобных разговоров не было, завещание императора, в котором об Антонии не говорилось ни слова, уже в достаточной мере показывало, как следует оценивать этого человека. В довершение всего теперь, когда Антоний направил к ней эмиссара — стратегическая ошибка, которую Цезарь никогда бы не допустил, — стало совершенно очевидно, что он заинтересован в их встрече не меньше (а может, и больше), чем она.
Поэтому комплименты, советы и просьбы Деллия, вероятно, произвели на нее не больше впечатления, чем суровое начало его речи. Если бы Деллий, перед самым уходом, не влил в свои слова каплю яда, от которого царица, несмотря на знание жизни, не имела иммунитета: он упомянул, между прочим, как любят Антония женщины и как живо сам император помнит ее, Клеопатру, несмотря на прошедшие с момента их последней встречи годы.