Поэтому он возвел вторую линию укреплений, привел в порядок все свои оборонительные сооружения, но по-прежнему не обращал внимания на ядовитые испарения ближайших лагун, заражавшие его лагерь; он также не придавал должного значения тому факту, что весной и летом туман над заливом мешает следить за передвижениями противника. Клеопатра же, как обычно, поддерживала его иллюзию, позволяла ему думать, что он сумеет навязать Октавиану удобный для себя план действий и уничтожит его, как многих своих прежних противников, посредством блестящей кавалерийской атаки.
Антоний начал с того, что захватил источник, из которого солдаты его соперника брали воду. Но на Октавиана это не произвело большого впечатления: он контролировал море и мог подвозить воду на кораблях. Антоний не пал духом и бросил своих всадников в атаку на неприятельский лагерь, который они должны были взять в клещи, напав одновременно с севера и с юга. И тут он столкнулся с бывшим «неподряжаемым» Титием, который долго служил под его началом, прошел хорошую школу и, нанеся еще более сильный ответный удар, вынудил Антония отступить.
Тогда Антоний, уже сильно нервничая, приказал своим пехотинцам совершать постоянные набеги на лагерь Октавиана: он все еще не понял, что его соперник, имея сильную позицию, не станет поддаваться ни на какие провокации. Октавиан, как можно было предвидеть, не выпустил за ворота ни одного своего солдата, и, если не считать единичных стычек, усилия Антония оказались совершенно бесплодными.
Наступило лето. Малярия начала косить солдат. В довершение всего, когда установилась жара, вода сделалась заразной. Теперь ее, как и зерно, приходилось доставлять с гор, форсированным маршем, по узким и круто спускающимся тропинкам. Мулов не хватало, набирали носильщиков. Но люди, как и животные, уставали, отлынивали от работы; тех и других можно было заставить двигаться только с помощью кнута.
Вся Греция выражала свое недовольство; союзники Антония, цари Фракии и Пафлагонии, а также начальник галатского кавалерийского отряда, насчитывавшего две тысячи отборных воинов, перешли в лагерь противника. В лагере Антония, после болотных лихорадок, началась эпидемия дизентерии. Октавиан узнал об этом и, воспользовавшись испытанным приемом, стал подбрасывать письма, в которых призывал солдат своего противника дезертировать.
Люди вспомнили о крайней жестокости, которую Октавиан проявил после битвы при Филиппах и осады Перузии, о той холодной радости, с которой лично руководил казнями. Очень быстро между офицерами из обоих лагерей завязались контакты, начались переговоры, которые проходили ночами, на рыбачьих лодках, вокруг мыса. Солдаты Антония братались с солдатами из другого лагеря, сообщавшими им новости из Италии, которую сами они не видали уже много лет; и, по прошествии нескольких дней, переходили на сторону врага.
А Клеопатра по-прежнему смеялась, презирала опасность и с непоколебимой уверенностью повторяла, что, если война будет проиграна на суше, они выиграют ее на море; и, с новым приступом смеха, показывала пальцем на моряков Октавиана, на другом конце залива, — запертые на своих кораблях, они день и ночь качались на волнах, словно на ярмарочной карусели.
Что касается ее самой, то этим летом, так напоминавшим адское пекло, она ни разу не проявила слабость, не высказала ни одной жалобы. Даже не заболела.
Или, если у нее и бывали какие-то недомогания, она их скрывала. В любом случае, никто ни о чем подобном не слышал.
Тем не менее ее постоянное присутствие рядом с Антонием становится причиной раздоров в армии; часть солдат, пораженные мужеством и хладнокровием Клеопатры, горячо ее поддерживают; другие, которые втайне уже поддались пропаганде Октавиана, возмущаются ее влиянием и видят ее такой, какой ее рисует римская пропаганда: ведьмой, околдовавшей их командира.
В палатках всерьез обсуждают вопрос: ради чего, собственно, они будут сражаться — ради Антония или ради благополучия египетской царицы? И в ходе этих дебатов солдаты все яснее понимают, что ставка в предстоящей битве будет совсем не та, что в битвах при Филиппах и Фарсале: они бросятся на копья врагов не во имя свободы и даже не для того, чтобы отомстить банде убийц, а чтобы раз и навсегда выбрать имя владыки мира и тот порядок, который воцарится во Вселенной. Но разве Октавиан уже не восстановил порядок — в Риме и на тех территориях, которые подчиняются его власти? И откуда же, если не из Города на семи холмах, следует распространять этот порядок по всему кругу обитаемых земель?