Утром 2 сентября ветер, наконец, стих и флот Антония смог двинуться к выходу из залива. Но, не успев проскользнуть через его горловину, столкнулся — это было неизбежно — с эскадрой Октавиана, которой командовал Агриппа.
Две армии, оставшиеся на суше, выстроились одна напротив другой. Восходит солнце, отражается в спокойных водах. На море — полный штиль; два флота ожидают попутного ветра.
Ветер поднимается около полудня, он дует с северо-запада, как и было предусмотрено; потом — с севера, постепенно усиливаясь. В соответствии с планом, принятым на военном совете, Соссий выводит свои корабли в открытое море и занимает позицию в южной части «дуги». Октавиан, со своего корабля, видит это и ликует: информация Деллия оказалась совершенно точной, а значит, контрманевр, предложенный Агриппой, должен увенчаться успехом. Благодаря тому, что его гребцы обучены справляться с противным ветром, Агриппа разыгрывает сцену, будто его флот, охваченный ужасом, спасается бегством, намереваясь вернуться в бухту, где раньше стоял на якоре.
В эскадре Антония, на ее северном фланге, один из командующих, Попликола, немедленно попадается на эту уловку: он убежден, что Агриппу испугали его тяжелые корабли — действительно весьма впечатляющие. Ему кажется, что он без труда уничтожит противника, выиграет битву и добудет себе славу. Поэтому, в нарушение разработанного на совете плана, он по собственной инициативе начинает преследование вражеского адмирала. С этого момента план действий, так тщательно разработанный Антонием, нарушается. Агриппа немедленно разворачивает свои корабли, сближается с кораблями Попликолы и обрушивает на них град дротиков с горящей паклей на остриях.
Клеопатра с борта «Антониады» видит, что принятые на совете решения уже не соблюдаются. Она взвешивает все шансы и, поскольку линия фронта сильно растянута, приказывает своим гребцам набрать максимальную скорость и провести корабль в образовавшуюся в этой линии брешь, не ввязываясь в кипящее вокруг сражение; за ней следует вся ее эскадра.
Уже четыре часа пополудни, момент, когда ветер дует с наибольшей силой; она отдает матросам приказ поднять паруса, и корабли на полной скорости устремляются к югу. Антоний видит, как они удаляются, и понимает, что царица решила, несмотря на глупую выходку Попликолы, продолжать действовать в точном соответствии с планом. Теперь его черед принимать решение: либо он тоже будет придерживаться стратегии, разработанной на военном совете, либо останется здесь, в гуще боя, рискуя уже никогда не вырваться на свободу.
Антоний выбирает первый вариант. Примерно шестидесяти кораблям удается оторваться от противника и последовать за ним. Остальные в этом диком месиве из горящих дротиков, абордажных крючьев, непрерывно стреляющих катапульт[109] даже не замечают его маневра. Сражение продолжается до ночи; между тем волнение на море усиливается. Многие корабли Антония сожжены; другие, протараненные, идут ко дну. В час заката на поверхности воды плавают пять тысяч трупов; однако восемьдесят судов спасаются бегством и находят укрытие в глубине залива.
Итак, к вечеру того дня, который римляне назовут «победой при Акции[110]», Октавиану на самом деле было еще далеко до победы: сухопутная армия его противника не потеряла ни единого человека, части флота Антония удалось вернуться на место стоянки; сам Антоний, его злейший враг, бежал вместе с царицей (которая вообще никак не пострадала) и даже сохранил все свои сокровища.
Октавиан старательно распространял легенду — ее затем повторяли на все лады на протяжении многих веков, — согласно которой то, что случилось при Акции, было регулярным морским сражением (а не прорывом блокады, успешно осуществленным Антонием). Если верить той же легенде, Антоний потерпел поражение потому, что Клеопатра в последний момент его предала: увидев, что в линии фронта образовалась брешь, куда могут проскользнуть ее корабли, она предпочла, так сказать, выйти из оркестра и сыграть сольную партию; Антоний же настолько потерял голову от любви, что не мог смириться с ролью покинутого и, бросив своих людей и суда, поспешил за царицей.
По прошествии более чем ста лет после сражения историк Плутарх подхватывает эту версию и расцвечивает ее новыми романтическими подробностями: «Вот когда Антоний яснее всего обнаружил, что не владеет ни разумом полководца, ни разумом мужа, и вообще не владеет собственным разумом, но — если вспомнить чью-то шутку, что душа влюбленного живет в чужом теле, — словно бы сросся с этою женщиной и должен следовать за нею везде и повсюду. Стоило ему заметить, что корабль Клеопатры уплывает, как он забыл обо всем на свете, предал и бросил на произвол судьбы людей, которые за него сражались и умирали, и, перейдя на пентеру […] погнался за тою, что уже погибла сама и вместе с собой готовилась сгубить и его. Узнавши Антония, Клеопатра приказала поднять сигнал на своем корабле. Пентера подошла к нему вплотную, и Антония приняли на борт, но Клеопатру он не видел, и сам не показался ей на глаза. В полном одиночестве он сел на носу и молчал, охватив голову руками»[111].
109
Ср. описание сражения у Плутарха: «Наконец, завязался ближний бой, но ни ударов тараном, ни пробоин не было, потому что грузные корабли Антония не могли набрать разгон, от которого главным образом и зависит сила тарана, а суда Цезаря не только избегали лобовых столкновений, страшась непробиваемой медной обшивки носа, но не решались бить в борта, ибо таран разламывался в куски, натыкаясь на толстые, четырехгранные балки кузова, связанные железными ско-'бами. Борьба походила на сухопутный бой или, говоря точнее, на бой у крепостных стен. Три, а не то и четыре судна разом налетали на один неприятельский корабль, и в дело шли осадные навесы, метательные копья, рогатины и огнеметы, а с кораблей Антония даже стреляли из катапульт, установленных в деревянных башнях…». Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Антоний, 66.