Напротив, Октавиан вряд ли мог выполнить третье условие, «отведать всех удовольствий этого мира», потому что убийственная характеристика, которую дает ему Ирэн Фрэн, тоже целиком основана на фактах, заимствованных из сочинения античного историка, Гая Светония Транквилла (который как раз пытался создать в целом положительный образ императора Августа):
«… если царица в совершенстве знала ресурсы своего тела и духа и радовалась им, как музыкант-виртуоз радуется своему инструменту, вполне сознавая весь диапазон доступных ему возможностей, то молодой человек [Октавий] себя не любил. Хилый, раздражительный, нервный, он постоянно мучился от изнурявших его страхов… Этот юноша не пил, ел очень мало и неохотно и имел только один грех: слабость к женщинам.
Неспособный влюбиться по-настоящему, он преследовал их только ради секса. Во время этих холодных вакханалий его лицо, напоминавшее мордочку ласки или куницы, заострялось и взгляд оживлялся жестокостью, более откровенной, чем обычно: тогда становилось очевидным, что это хладнокровное животное создано не для великих страстей, а для того, чтобы оставаться в тени, ходить окольными путями, пользоваться ловушками и прибегать к умелым манипуляциям».
Вообще способность или неспособность любить мне представляется определяющим свойством человеческого характера, и потому одним из самых сильных мест книги, на мой взгляд, является описание взаимоотношений царицы с уже практически побежденным и почти впавшим в сумасшествие Антонием — человеком, который поначалу, по версии Ирэн Фрэн, был просто сексуальным партнером Клеопатры и которого царица по-настоящему полюбила в момент его унижения, отчаяния, все более частых истерических срывов. Октавиан, который не может любить (себя, еду, вино, женщин — неважно что) и, следовательно, получать удовольствие от жизни, извлекает радость из насилия над ней, то есть жестокости, и собственной лицемерной добродетели. Вечная жизненная коллизия, трактовке которой, например, посвящен поздний фильм Бергмана «Фанни и Александр»… В книге есть одно пронзительное место, которое как-то по-особому воспринимается теми, кто родился в стране, пережившей эпоху сталинских лагерей:
«Только ради детей они [Антоний и Клеопатра] еще продолжали борьбу; и делали это как все, кто знает, что обречен и хочет лишь спасти своих близких: неловко, унижая себя.
Нужно признать, что в этой борьбе они оба были одинаково неумелы, одинаково наивны; и Октавиан, который всегда отличался душевной черствостью, черпал в этом неожиданном повороте событий неизъяснимое наслаждение, которое смаковал на протяжении многих недель».
Кстати, раз уж зашла речь о детях, я хотела бы упомянуть о некоторых событиях, которые явились непосредственным следствием победы Октавиана, но остались за кадром книги, заканчивающейся на моменте смерти Клеопатры.
Воспитатель Цезариона, предатель Феодор, уговорил юношу вернуться в Египет, уверив, будто Октавиан зовет его на царство, и сына Клеопатры по приказу императора умертвили. Однако детей Клеопатры и Антония Август пощадил, их взяла к себе Октавия «и вырастила наравне с собственными детьми» (Плутарх, Антоний, 87). Клеопатру-Се-лену она потом выдала замуж за царя Юбу. Прославившийся своей жестокостью император Нерон (54–68 гг. н. э.) был потомком (в пятом колене) одной из дочерей Октавии и Антония.
Октавиан все-таки пронес изображение Клеопатры в своем триумфальном шествии. Царицу он похоронил с надлежащими почестями (рядом с Антонием), как и обеих умерших вместе с нею служанок. Однако он хотел разбить все статуи Клеопатры, как уничтожил статуи Антония, и не сделал этого лишь потому, что «один из ее друзей, Архибий, заплатил Цезарю две тысячи талантов» (там же, 86).