Глава III
Венера нисходит в Тарс
Поездка Антония по Востоку пришлась на весну и лето 41 года. То было время неистовых увеселений. Шествующие впереди него женщины одевались нимфами и вакханками, мужчины — сатирами и фавнами. Чтоб достойно приветствовать победоносного полководца Антония, Малая Азия отождествила его с Дионисом, или, если угодно, с Вакхом, богом вина, досуга и наслаждений. По крайней мере в приветственных речах постоянно звучала эта тема. Нам и здесь не обойтись без Плутарха: «Всякие там кифареды Анаксеноры, флейтисты Ксуты, плясуны Метродоры и целая свора разных азиатских музыкантов, наглостью и гнусным шутовством далеко превосходившие чумной сброд, привезенный из Италии, наводнили и заполнили двор Антония и все настроили на свой лад, всех увлекли за собою — это было совершенно невыносимо! Вся Азия» точно город в знаменитых стихах Софокла, была полна
Курения сладких, песнопений, слез [32].
Это шествие, обозначающее свой путь оргиями, не в состоянии было заслонить собой другого шествия — более будничного, состоящего из сборщиков податей, опустошающих сундуки, налагающих руку на все ценное, подлежащее продаже, возможное к употреблению. Нелепость пьяного разгула переплетается со злоупотреблениями. Есть данные, свидетельствующие о том, что Антоний велел дважды собрать налог со всей Малой Азии. Случилось также, что он из пустой прихоти подарил повару дом зажиточного горожанина, поскольку тот сумел ему угодить. Впрочем, Плутарх склонен преуменьшить здесь вину Антония. Вот что он говорит:
«Почти ни о чем, что творилось вокруг, он просто не знал — не столько по легкомыслию, сколько по чрезмерному добродушию, слепо доверяя окружающим. Вообще он был простак и тяжелодум и поэтому долго не замечал своих ошибок, но раз заметив и постигнув, бурно раскаивался, горячо винился перед теми, кого обидел, и уже не знал удержу ни в воздаяниях, ни в карах» [33].
Клеопатра с величайшим вниманием следит за этой эпопеей. В начале года Антоний «отправил к Клеопатре гонца с приказом явиться в Киликию и дать ответ на обвинения, которые против нее возводились: говорили, что во время войны царица помогала Кассию и деньгами и иными средствами» [34]. Двойственность в поведении Клеопатры давала, конечно, для этого основания. В ближайшем окружении Антония, среди царьков и кокетничающих напропалую цариц, которые добивались расположения всесильного римлянина, нашлись, разумеется, лица, поторопившиеся выступить с обвинениями против Клеопатры. Другое дело, как отнесся к этому Антоний. Скорее всего, ему не терпелось прояснить ситуацию и заставить Клеопатру откровенно высказаться. Существование Цезариона, как для Антония, так и для Октавиана, представляет собой проблему. Суровый тон приглашения мог лишь способствовать улучшению отношений между Антонием и Октавианом. И Антоний посчитал, что с давней любовницей Цезаря, которая, казалось, не без чувства превосходства наблюдала за событиями последних полутора лег, церемониться необязательно.
Посланец Антония, молодой человек по имени Квинт Деллий, один из помощников Долабеллы в Сирии (попав в плен, он отказался служить Кассию), был потрясен, согласно Плутарху, красотой Клеопатры и понял, что царица сумеет соблазнить Антония и что лучше служить ей, чем с ней ссориться. Это весьма похоже на правду. Клеопатра не опасалась, что претендующий на наследие Цезаря Антоний всерьез обвинит ее в отсутствии доброй воли: позиции Клеопатры были для этого слишком прочны. Египетская царица не спешила принять приглашение, и Деллий возвратился без ответа. Последовал оживленный обмен письмами. Клеопатра потребовала гарантий безопасности. Нетерпение и любопытство Антония возрастали.
Поражает, с какой тщательностью, с какими предосторожностями Клеопатра готовилась к встрече с Антонием. Теперь у нее не было надобности спешить, как в ту ночь восемь лет назад, когда Аполлодор Сицилиец сложил ее к стопам Цезаря, теперь ей двадцать семь и она, как говорит Плутарх, «перед Антонием предстанет в том возрасте, когда и красота женщины в полном расцвете и разум ее всего острей и сильнее» [35]. То, что неистовая импровизация юности сменилась обстоятельностью зрелого возраста, представляется нам вполне естественным. И все же мелькает как бы легкая тень неуверенности.
Тем не менее неприязненный тон первого приглашения, кажется, уже забыт. Клеопатра убеждена: ее примут со всеми почестями, и занимается тем, что собирает украшения и сокровища, в первую — очередь Золото и серебро. Может, она хочет, чтобы забыли о спасавшейся некогда бегством девчонке, спрятанной в тюке с покрывалами, может, желает поразить воображение Антония роскошью, то ли ощущая все же Свою неполноценность, то ли желая подчеркнуть превосходство над триумвиром и пустить пыль в глаза? Для чего, в конце концов, эта пышность? Стоит ли ей соперничать с роем провинциальных цариц? Когда Клеопатра общалась с Цезарем, которого, как и себя, считала богом, ей не требовалось облекаться в личину богини. Оба были богами, и необходимость игры отпадала. Теперь она тщательно подготовила свой выход на сцену. Корма ее корабля позолочена, паруса — пурпурные, весла — серебряные, и движется судно под музыку флейт, арф и лютен. На таком корабле она отправляется к Антонию в Тарс — большой город, расположенный в изломе побережья, где современная Турция смыкается с Сирией. Это был очаг просвещения и научной мысли, известный школам философии и ораторского искусства, Афины Малой Азии. Антоний отзывался о нем с почтением и доброжелательностью. Сорока годами позднее в Тарсе родился апостол Павел.
Клеопатра возлежала в золотой беседке, облеченная в тунику, в какой художники античного времени писали Венеру, вокруг располагались одетые амурами дети с опахалами в руках. «…Самые красивые рабыни, — пишет Плутарх, — были переодеты нереидами и харитами и стояли кто у кормовых весел, кто у канатов. Дивные благовония восходили из бесчисленных курильниц и растекались по берегам» [36]. В это время Антоний давал на городском форуме собственное представление: он воссел на царский трон перед любопытствующей толпой. Но не он оказался в центре внимания. Понемногу форум обезлюдел, и с Антонием осталась лишь его свита…
Он попытался загладить неловкое впечатление, пригласив царицу, едва она ступила на землю, к себе на ужин, но Клеопатра, приготовившая небывалую иллюминацию, зазвала его на корабль.
Антоний попал в неловкое положение. Клеопатра доказала, что она не из роя азиатских цариц, тщеславных очаровательниц, она поднялась на один уровень с римским полководцем, может, даже чуть выше, как это пристало египетской царице. Впрочем, неравенства не было.
Быть может, Клеопатра соблазнила Антония, так сказать, случайно, и ее Венера была скорее светской львицей, чем сексуальной богиней. Однако лицо и облик играли, конечно, в политике Востока огромную роль. И в этом смысле появление Клеопатры на сцене — это прежде всего появление политическое, это средство продемонстрировать в первую очередь не очарование, а могущество, силу, свое богатство, свой подлинный уровень.
32
Эдип царь. Пер. Е. Грабарь-Пассех.
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. III. С. 239.