Кто знает, была ли Клеопатра уверена в том, что будущее сложится по намеченному плану. Да и в этом ли был главный смысл церемоний? Существеннее, чем триумф, чем распределение царств и титулов, была необратимость преобразований. Это означало безопасность, которая была мечтой Клеопатры, означало прочность ее позиции, это был апогей.
Шагнуть выше было нельзя, существовал только путь вниз. Но это пугало меньше, чем мысль, что предстоит бороться с происками тех, кто попытается настроить Антония против нее, что предстоит распутывать клубок интриг и заговоров, призванных рассорить египетскую царицу и автократора. Она была царицей царей. Этот титул, пожалованный ей Цезарем для Востока, давал соответствующие почести, но и требовал сделать выбор: либо смириться с ситуацией, либо попытаться изменить ее с помощью войны. Войны, которая неразрывно свяжет ее с Антонием.
Вызов, брошенный Антонием в его заявлении о том, что Цезарнон является законным сыном Цезаря, предназначался одному-единственному человеку, способному вести эту войну — Октавиану. Клеопатре не оставалось ничего иного, как ждать, предвкушая победу.
Глава V
Разрыв
Поведение Антония в этот критический период определяется его союзом с Клеопатрой. Он неожиданно проявляет удивительное почтение к сенату. Некогда, покидая Италию, он добился от сената одобрения всех своих действий на будущее. Теперь он посылает сенату отчет о своей деятельности, включая и распоряжения по поводу армянского царя, приводит список вассальных государств, которые намеревается создать, более того, Антоний домогается от сената ратификации своих решений особым декретом. И самое удивительное: он уверяет, что поступит так и только так, как это предпишет ему сенат, даже если для этого ему придется сложить с себя полномочия полководца, при условии, разумеется, что Октавиан поступит аналогичным образом.
Но если приглядеться, то станет ясно, что это самоуничижение имеет одну вполне определенную цель: Антоний добивается, чтобы Рим проглотил уже осуществленный на деле раздел восточной империи между Клеопатрой и ее детьми. Прикидываясь овечкой, Антоний мало чем рискует. На основании существующего между ним и Октавианом соглашения два консула 33 года являются ставленниками Антония. Более того, польстить сенату — значит, намекнуть на свою верность республиканским традициям и создать для Октавиана трудности как раз в той области его деятельности, где тот рассчитывает на преимущества. Если поймать Антония на слове и он лишится формально права распоряжаться войском, то это еще не значит, что он утратит реальную власть в Египте, или на Востоке вообще, в то время как Октавиан, потеряй он эту возможность, превратится в частное лицо.
Хотя прожектора истории направлены сейчас на одного только Антония, роль Клеопатры в этом его предприятии можно обнаружить, присмотревшись к дальнейшему поведению автократора. Всякий раз по завершении военной кампании или после принятия важного решения Антоний «расслабляется». Зима 34–33 года — это зима оргий. Антоний без продыху пьет. Он менее, чем когда бы то ни было, заботится об официальном протоколе, но все более и более утверждается в роли супруга египетской царицы, иначе говоря, в роли царя.
Окружая Клеопатру охраной из римских солдат, он вместе с тем без стеснения приобщает себя к пантеону богов. Антоний становится воплощением Диониса, вернее, Осириса, который, обладая способностью воскресать, сливается воедино с греческим богом Дионисом (Вакхом). Художники и скульпторы пытаются перещеголять друг друга, создавая божественную чету Клеопатра-Венера-Исида — Антоний-Вакх-Осирис. В Александрии начинают строить для них храм.
Никто не может остановить Антония на этом пути. И Клеопатра менее, чем кто-либо другой, ибо удовольствия автократора облекаются в форму почитания египетского царства и самой Клеопатры. Антоний ведет себя точно так же, как в Малой Азии после победы при Филиппах, и Клеопатре не остается ничего другого, как восхищаться, что она включена в его персональный Пантеон. Это, конечно, не вяжется с тем почтительным тоном, каким Антоний разговаривает с сенатом. Клеопатра была достаточно дальновидна и благоразумна, чтобы противоречить, но что может она сделать против все растущей «египтизации» своего соправителя? Следовать за ним с одного пиршества на другое, как во времена «неподражаемых», сопровождать его на соревнования атлетов, где он, возглавляя церемонию, одновременно пытается доказать, что пятьдесят лет не положили еще предела его стати и силе? Она погружается в вихри жизни, которые этот человек творит вокруг себя, и погружается с готовностью, ибо хочет доказать, что она в свои тридцать семь все еще молода, что ей не страшна любая пьяная оргия. Она знает, что люди, дивясь, приписывают ей обладание волшебным перстнем, благодаря чему она пьет, не пьянея; многие убеждены, что она владеет тайнами магии, и объясняют этим ее власть над Антонием, ее умение удержать его при себе и слить воедино их судьбы.
Но достаточно внимательнее взглянуть на вещи, чтобы понять: не существует иного чуда, кроме женщины, царицы по призванию, научившейся делить наслаждения и разнузданные вакханалии с новоявленным Дионисом, с этим повелителем мира, который был прежде ее любовником, а потом, девять лет назад, сделался мужем. Нужно бороться не за то, чтоб соблазнить Антония, а за то, чтоб его удержать. Не существует волшебницы, а есть женщина, которая защищает свое счастье, царица, которая отстаивает свое царство, свою династию, а таким образом и себя самое и своих детей. Ради этого она готова на все, даже на участие в разгулах супруга.
Необходимо говорить о ней в мужском роде, если хочешь представить себе все то возмущение, какое охватило Рим в связи с поведением Клеопатры. Канули уже в вечность нравы римских матрон, не дозволявших себе того, что дозволяет Клеопатра, но расхожая мораль велит твердить о верности суровым принципам прошлого, да и потом, какие могут быть разговоры, если есть свидетельства, как уверяет Плутарх, что «Антоний отравлен ядовитыми зельями и уже не владеет ни чувствами, ни рассудком» [48].
Беда Клеопатры заключалась в том, что все ее усилия сохранить и упрочить союз с Антонием истолковывались ей во вред, и вдобавок сыпались обвинения в том, что она потакает слабостям Антония, его стремлению к праздной жизни и наслаждениям. А в Риме верховодит меж тем мастер политической интриги Октавиан, который в пору своей молодости, хоть и далек еще от Августа-повелителя-своих-чувств-и-вселенной, не упускает из виду, в отличие от собственных недостатков, ни одной чужой слабости, и непрерывно ткет свою паутину.
Антоний недооценил опасность, грозившую ему со стороны его недруга. По-прежнему беспечный, он отправляется весной 33 года в новую военную экскурсию в сторону Парфии. Не исключено, что все с той же беспечностью он лелеет мечту прежних лет и желает повернуть судьбу в свою пользу, одержать наконец решительную победу и сделаться таким образом бесспорным преемником Юлия Цезаря.
Его поступки дают основание для любых гипотез. Сперва он прибыл в Армению, где оставил свои легионы, затем нанес визит царю Мидии, чтоб укрепить связующий их союз. Царь возвратил ему знамена, захваченные у римских солдат во время нападения на обоз с осадными машинами, которое стало причиной столь плачевного поражения Антония под Фрааспой, а также вверил ему юную И от any, невесту Александра Солнце, которой надлежало отныне воспитываться вместе с будущим мужем в Александрии. И наконец, Антоний получил под свое командование отряды конницы, столь необходимой, чтоб дойти до дальних пределов Парфянской державы.
Вот тогда-то, по всей видимости, до него и докатились вести из Рима и стала известна реакция Октавиана на решения прошлой осени. Октавиан обрушился на Антония со всевозможными обвинениями. Из предполагаемого раздела царств и, так сказать, «египизации» Антония Октавиан сделал вывод, что тот желает превратить Александрию в столицу империи. Он горько сетовал на забвение Антонием римских традиций и обычаев, обвинял Клеопатру в том, что она околдовала Антонием, и затем вел речь об Октавии, которой надлежало бы покинуть римский дом Антония, о том, что она этого все же не сделала, — короче, использовал самым выгодным для себя образом достоинства своей сестры.