— Нет, не мое, нет, — вскричал он, — но тех, кому я служу и повинуюсь! Иди, мой сын, и сбереги мои слова в глубочайших тайниках своего сердца! Замечай все, что увидишь, собирай росу мудрости, будь всегда готов к борьбе. Не бойся за себя, ты защищен от всего. Ничто не может повредить тебе, только ты сам можешь сделаться врагом самому себе и погубить себя. Иди. Я все сказал!
Я ушел с переполненным сердцем. Ночь была тиха. Ни малейшего движения не замечалось в дворах храма. Я жаждал уединения, стремился к небу, быстро взбежал двести ступенек и очутился на массивной кровле портика, здесь прижался к парапету и засмотрелся вдаль. Полный месяц выплыл над холмами Аравии; лучи его озарили портик, где я стоял, стену храма позади меня и неподвижные изваяния богов. Холодный свет луны упал на далеко простирающиеся обработанные поля. Небесная лампада Изиды загорелась на небе, и лучи ее ласково скользнули вниз, в долину, где Сигор, отец страны Кеми, медленно катит свои волны к морю. Яркие лучи нежно поцеловали воду, которая улыбнулась им в ответ; и горы, и долина, река, храм, город, степь — все это залилось ярким светом. Божественная матерь Изида проснулась и облекла землю в блестящее, нарядное платье. Это была красота, не успевшая еще разогнать сладкой дремоты, торжественная и тихая, словно в час смерти. Мощно высились храмы перед лицом ночи. Никогда они не казались мне столь величественными, как в этот час, — эти вечные алтари божества, перед которыми вся жизнь кажется жалкой и ничтожной. Мне предназначено было править этой залитой бледными лучами луны страной. На мою долю выпала честь охранять эти священные алтари, оберегать честь богов. Я должен изгнать Птоломеев и освободить Египет от чужеземного ига!
В моих жилах текла кровь великих фараонов, которые мирно спали в своих гробницах в долине Фив, ожидая страшного судного дня. Душа моя переполнилась, когда я мечтал о моей великой, славной участи. Я сложил руки и тут же, на крыше портика, начал, молиться так горячо, как никогда не молился после, взывая к Тому, Кого называют многими именами, Кто проявляет себя в разных формах.
— О Вечная Истина, — молился я, — Бог богов, Который был от начала веков, Бог истины, дающий всему жизнь, около Которого вращаются все божества, саморожденный и пребывающий вовек, услышь меня! Услышь! О, Озирис, повелитель стран и ветров, правитель веков, властитель запада, владыка Аменти, услышь меня! О, Изида, великая, божественная матерь, мать Хора! Таинственная мать, сестра, супруга! Услышь меня! Если я действительно избран Богом для выполнения Его предначертаний, дайте мне знамение сейчас, чтобы навеки запечатлеть мою жизнь небесной милостью. Прикоснитесь до меня, о боги, и покажите мне славу и сияние лица вашего! Услышьте, услышьте меня!
Я опустился на колени и поднял глаза к небу. Вдруг облако закрыло месяц, стало темно, воцарилась глубокая тишина. Даже собаки перестали выть в городе. Тишина становилась все томительнее. Стало тяжко, как в присутствии смерти. Я чувствовал, что душа моя готова была вырваться из тела, и волосы шевелились на голове. Потом мне показалось, что крепкий портик обрушился подо мной, сильный ветер подул мне в лицо, и чей-то голос проник в мое сердце.
— Смотри, вот знамение! Приучайся терпеливо владеть собой, Гармахис!
Когда голос произнес эти слова, холодная рука коснулась меня, вложив что-то в мою руку. Облако исчезло, снова засияла луна, ветер прекратился, портик не колебался больше подо мной, и ночь снова вступила в свои права.
При свете месяца я мог рассмотреть, что осталось в моей руке — дивный распускающийся бутон священного лотоса, от которого исходило чудное благоухание.
Пока я разглядывал его, лотос упал из моей руки и исчез, оставив меня в полном удивлении.
IV
Ответ Гармахиса и его встреча с дядей Сепа, великим жрецом Анну-ель-ра. — Его жизнь в Анну и слова Сепа
Рано утром на следующий день меня разбудил жрец храма и передал мне приказание готовиться к путешествию, о котором говорил мой отец. Я должен был отправиться в греческий Гелиополь с жрецами храма Пта в Мемфис. Они пришли в Абуфис, чтобы положить в гробницу одного из своих великих людей, и эта гробница была приготовлена недалеко от места успокоения священного Озириса.
Я скоро приготовился к отъезду и в тот же самый вечер получил от отца письмо, простился с ним и со всем, что было мне дорого в Абуфисе, поплыл вниз по течению.
Когда кормчий наш, стоя на корме с жезлом в руке, приказал матросам убрать сходни, соединявшие корабль с берегом, к нам быстро подбежала старуха Атуа с корзиной трав в руке, пожелала мне благополучного пути и бросила нам вслед, на счастье, сандалию. Эту сандалию я берег много лет.