— ...Таких девочек, хорошо выученных ремеслу, танцам, пению и игре на флейте, я сама буду у тебя покупать для дворца...
Наевшиеся девочки грызут орехи, кусают медовые пирожки, весело и мирно играют во дворе... Нет, это не злой город, это добрый город. Все немножко ненавидят друг друга, но всё равно живут вместе; бок о бок, что называется; живут в одном городе...
Потом однажды она пыталась вспомнить, с чего же началась её жизнь. Выплывало всегда одно и то же воспоминание: раннее утро, ещё прохладно перед началом жаркого летнего дня, и ещё прохладно, потому что высоко. Она выбегает на высокую террасу, маленькая, чёрные шёлковые волосы яркие распустились ниже плечиков, ручки и ножки голые, рубашечка белая из тонкого льняного полотна, ворот широкий круглый, с вышивкой — круглой маленькой гирляндой зелёных цветочков. Ей, должно быть, ещё только четыре года. Так она вбегает в жизнь, в свою жизнь, в жизнь других людей, которым предстоит узнать Маргариту-Клеопатру, любить её, сердиться на неё... Терраса большая, широкая... Посреди пустой террасы поставлен бронзовый стол на трёх ножках, а посреди столешницы — круглое плоское блюдо обливное — зеленоватые разводы, чёрные виноградные кисти — ягодной горкой... Девочка подбегает, быстро приподымается на цыпочки — босенькая... хватает чёрную кисточку винограда...
Маленькая царевна красива — блеск зелёных глаз, открытая улыбка — радостность и лёгкое озорство... Эти зелёные яркие глаза, какие не так часто встретишь в черноглазой Александрии, особенно красивы, потому что когда смотришь на эти глаза, невольно представляешь себе такие зелёные драгоценные камни — изумруды сияющие, и тогда и сама царевна-девочка представляется тебе какою-то живою драгоценностью, живою, прекрасной, весёлой...
Был ещё один дворцовый двор с аркадой, вымощенный ровными мраморными плитами, двор, где она любила бегать стремглав, нарочно громко стуча ногами в новых сандалиях, у которых такие звонкие подошвы... Маленькая, она, кажется, больше всего на свете любила бегать!..
И был ещё один дворцовый внутренний дворик с фонтаном, в котором не было воды. И тоже вымощенный мраморными плитами, такими ровными, так ровно пригнанными друг к дружке. И над узким двориком — яркий голубой клок неба — высоко... А крикнешь, закинув голову, и эхо откликнется. А встанешь посерёдке — и ветер вдруг прямо потянет тебя вверх... Отойдёшь к стене, водишь подушечкой указательного пальца по угловатому кирпичу, неровному, шероховатому...
А ещё она помнила рядом с собой сестричку Арсиною — Камамили. Обеих девочек звали в домашнем кругу именем одного цветка — Маргарита и Камамили. Казалось, они и вправду походили на этот цветок, на ромашку; только маленькая Клеопатра походила на ромашку дикую, полевую; а её младшая сестра Арсиноя — на бледноватую беспомощную садовую ромашку. У Арсинои и кожа была светлее, чем у Клеопатры. Арсиноя не любила бывать в городе, город пугал её шумом, готовностью к буйству. Когда подросла, полюбила читать в своей комнате, растянувшись на ковре, подперев левую щёку левой рукой, а правой рукой медленно разворачивая свиток... Две маленькие девочки, на первый взгляд — очень похожие, на самом деле — очень разные. Арсиноя — неуклюжая, не уверенная в себе, то громко смеющаяся, то замкнутая, плачущая, будто попавшая в человеческую жизнь случайно и не понимающая этой тягостной для неё жизни. А рядом Клеопатра — такая живая, такая навстречу жизни открытая, как цветок, расцветший ярко, подымает себя навстречу жужжащей пчеле; а то вдруг сделается вся колкая, будто ёж; но всегда — в жизни, всегда живая!..
Вероника приказала выстроить большой дворец, похожий на прежние, давние дворцы фараонов. В середине фасада сделан был балкон, красиво украшенный, с балкона этого видно было далеко; золотой казалась Александрия в лучах заходящего солнца. А с балкона выходишь в анфиладу, вереницу комнат — покоев царицы. Из её покоев длинный прямой коридор вёл в покои художника Деметрия. Последний зал в его покоях был отведён под мастерскую; здесь Деметрий писал картины и занимался своей скульптурной работой. Здесь, в просторном зале с высоким потолком было так солнечно, окна были высокие, широкие...
Кажется, в этом зале она сидела на полу, вытянув ножки; играла бронзовыми и серебряными монетами, с которых глядели на неё — каждый повернут в профиль — её предки, безбородые или с завитыми бородами цари, царицы в пышных причёсках... Все они почему-то изображались с какими-то большими острыми носами, с каким-то хищным выражением лиц... Наверное, в жизни люди так не выражают открыто свою хищность... Маргарита закручивала волчком одну монету, после — другую, после — ещё одну... Монеты вокруг неё крутились, танцевали на гладком полу, падали, тихо тукаясь, останавливались...