Вот ласточка,
она летит куда-то
Она куда-нибудь вдруг прилетит.
Её моя живая кошка Баси поймать захочет,
А она летит; то есть не кошка, ласточка летит...
Ещё фалернского кувшин побольше!..
Она ему сказала: «Марк Антоний!
Не уходи! Мне ничего не надо!
Мне нужно совершенно всё на свете!»...
Он тоже часто говорил ей: «Радость!
какая ты холодная такая!..»
Да, я холодная, как будто нильский лотос,
как будто длинная египетская рыба...
И просияла милыми глазами,
и повернула гладкое лицо гречанки,
и руки развела, и вскинула вперёд ладони,
и голову с пробором в чёрных волосах
склонила, подняла,
и прямо посмотрела, улыбаясь, -
— Но я горячая, как будто камень,
Который трогают горячими руками...
Ещё, ещё фалернского вина!..
Планго весёлая плясалась на заре
В блескучем разноцветном серебре
Трясла проколотые маленькие мочки...
Планго и вправду читала свои стихи, пританцовывая. Она была чудачка, рот её дёргался, кривился, но у неё были красивые волосы, пышные, крупно кудрявые, каштановые, читала, дёргаясь и пританцовывая:
— Стать историей короче, чем стать географией...[73]
Читают все, вольно сидя на кожаных подушках, раскинутых на ковре. Аполлодор, глядя то добродушно, даже и ласково, а то холодно, и читает:
— нашёлся обрывок папируса Гиерокл с Евплией из
Тарса и там Аристид Пакис
подумать только никого пора продать наследственный
виноградник
маленький мне тишком под хитон нащупывает сосок
лишний миг урвать не веря что не уйду... [74]
Кидала остроты синдрофиса Клеопатры Полина, яркая жена бледного светлоглазого врача Филота. Она выделялась в уютном малом зале с этим изящно нарумяненным лицом и окрашенными золотой краской волосами, будто большая золотистая пчела или прелестная самка бронзового летнего жука...
Читали Планк и Титис, которых Антоний привёз не то из Киликии, не то из Афин.
— ...будем любить... — начинал Планк.
— ...никогда ни с кем не буду говорить... — подхватывал Титис...[75]
Завязывался спор о Мелеагре Гадарском и Архии Митиленском. Пытались определить — все — каждый подавал голос! — что же происходит с поэзией, с искусством, грядёт эпоха заката, или же, напротив, расцвета... И возможно ли и то и другое разом?!.. Самой современной литературной новацией полагались стихотворения, написанные в форме очертаний секиры или же амфоры. Дружным хором презирали роман — этот вульгарный жанр, предназначенный для развлечения тупых разбогатевших торговцев, жанр, совершенно не имеющий никакого будущего!..[76] Ирас, равная в этой компании интеллектуалов, заводила беседу о Платоне, о последователях своего любимого Эпикура; то и дело повторяла, роняла: «...Фуко... Деррида... Ролан Барт... Лакан... Славой Жижек...»[77] Николай Дамаскин читал отрывки из своей, только начатой «Всеобщей истории», на страницах которой уделял, впрочем, особенное внимание истории иудеев. Марк Антоний прерывал рассуждения Ирас о Платоне насмешливым вопросом:
— Интересно, что же всё-таки лучше — пир слов или хорошее застолье с подачей жареных цыплят и фаршированной заячьей спинки...
— Ну что за пошлость, Марк! — восклицала Маргарита, сознавая, что и её восклицание пошло, и, пожалуй, уж куда более пошло, чем вопрос Марка...
— ...заячьей спинки, фаршированной пряными травами, вымоченными в уксусе!.. — И он нарочито мотал головой...
Ирас посмеивалась своим странноватым смешком, будто странный такой мальчик-старик... Антоний сумел подружиться с ней, звал её дружески «девочка-брат», она сделалась расположена к нему и говорила Маргарите, что он «простой», отчего-то произнося определение «простой», как похвалу!..
Клеопатра с улыбкой, странно застенчивой, приподымала руку, прося дозволения прочесть нечто... Широкий жёлто-красный рукав скользил к плечу, обнажая нежную, уже чуть полнеющую, уже и не девическую, а женскую руку... Все поспешно смолкали. Читала:
76
77
Совершенно невозможно понять, почему Ирас знала этих философов-структуралистов, живших в XX в. н.э.!