...Догадывается или нет, догадывается или нет?.. Он спросил, не больна ли она?..
— Почему ты решил? У меня плохой вид?
— Нет, что ты!.. — А что он мог ей ответить?! Но тотчас он сказал свою правду: — У тебя голос... И лицо больное...
И она больше не могла гадать, сдерживаться, скрывать от него... Пусть узнает сейчас, теперь, а не после её смерти!..
— Антос! Я приказала убить мою младшую сестру... — Она невольно примолкла, невольно ждала его слов... Каких слов? Слов оправдания? Слов сожаления? Она ждала, что он пожалеет её? Её, а не её убитую сестру?.. Но ведь я его мать, я родила его в муках!.. Он не произнёс ни слова, и она собралась с силами и продолжила говорить сама: — Я приказала Антонию убить её...
Он молчал и молчал.
— Ты... не жалеешь меня?.. — спросила она. Голос дрожал, как дрожали недавно руки чернокожей девочки...
— Жалею, — обронил сын.
Наверное, он действительно жалел её. Наверное, он жалел её, свою мать, больше, нежели неведомую тётку, младшую сестру матери... Но что ему были материнские муки родов? И честно ли это было, заклинать его этими муками? Она и не заклинала. Она посмотрела на его лицо, какое-то вдруг страшно непроницаемое!.. Страшно!.. И она хотела опуститься перед ним на колени, упасть неуклюже, так, чтобы её колени ударились больно об пол... Но вдруг подумала — и опять же холодно! — что ведь это совершенно театрально: упасть, вот сейчас ей упасть на колени перед сыном... Только сказала ему:
— Прости меня... — и ушла из его покоев.
И вечером ей доложили о его приходе. Он пришёл к ней, как подданный к царице!.. Она рассердилась на рабов. Почему доложили? Почему не впустили тотчас?!.. Она бросилась навстречу сыну... И остановилась, поняла, что надо остановиться... Он пришёл сдержанный и спокойный. Он получил хорошее воспитание, он умел, научился быть корректным. Он говорил с ней так спокойно. Он сказал, что она напрасно пыталась ограждать его от жизни...
— Я понимаю тебя. Пойми и ты. Я не буду другим. Я буду таким, как ты, как твоя сестра, как Марк Антоний, как все Лагиды, как все на свете правители, как все на свете люди.
Она понимала, чего ей сейчас хочется, чего она ждёт. Ей так мучительно хотелось, чтобы сын положил руку на её плечо, сказал бы ей слова жалости, ласки... Ей хотелось проговорить со слезами в голосе: «Я родила тебя в муках! Ты должен, ты обязан быть добр со мной!»... Но недаром она была интеллектуалкой, получившей отличное александрийское образование. Она тоже умела сдерживаться. И это было бы пошло: заклинать сына своими давними родами... Она даже ведь не имела права попросить его быть добрым с его братьями и сестрой. Она смутно представила себе, что будет, что произойдёт спустя некое число лет... Должно было произойти именно то, что должно было произойти, то есть то, что всегда происходило... А ведь кроме её детей находился здесь, в её Египте, ещё и сын Антония. А в Риме оставались дети Антония, которые также могли в будущем предъявлять претензии, хотя бы на основании того, что их отец был мужем египетской царицы, состоял с ней в браке, признанном египетскими законами... Нет, как нелепы и сентиментальны были её надежды на счастливое будущее, каким пошлым было это её желание видеть своих детей дружными и доброжелательными друг к другу!.. Сейчас говорить с сыном было не о чем. И она отпустила его, как царица отпускает царевича по завершении аудиенции.
— Иди, — сказала она. — Иди к себе.
И он ушёл.
Но самым забавным возможно было счесть то, что после смерти Арсинои, после того, что сказал старший сын матери, продолжилась обыденная жизнь. И по-прежнему Клеопатра играла с младшими детьми, следила за учёбой Антоса, говорила ласково с Антилом, сыном Антония...
...Она теперь ни в чём не была уверена. Мысли её путались. Она уже не могла бы определить, нужен ли, полезен ли для Египта, для её Египта, поход в Армению. Октавиан внезапно прервал переписку, теперь он не писал Антонию. Что означало это молчание? Конечно же, подготовку к войне! И нужно ли было сейчас, именно сейчас нападать на государство Артавазда? Но она не смела теперь что-либо советовать Антонию. Хармиана ходила нахохлившись. Маргарита не выдержала и спросила иронически и сухо:
— Что? Похож Антоний на армянина?..
И очень удивилась, когда её старая воспитательница обратила к ней лицо, уже сморщенное лицо старухи с мокрыми глазами, и произнесла жалобно, почти плаксиво:
— Заслужила ли я, царица, такое обращение от тебя?!..