Антоний устроил учения тяжеловооружённой пехоты. Потом оказалось, что часть стенобитных машин разобрана, что некоторые легионеры просто-напросто торгуют оружием, что почти все обзавелись в Александрии семьями, жёнами, что иные работают как ремесленники и пытались увильнуть от учений... Антоний распорядился о наборе солдат из местных жителей, что не вызвало особенного восторга, потому что, несмотря на армянскую победу, он не в состоянии был платить воинам хорошее жалованье. Он устроил несколько показательных процессов над центурионами, обвинявшимися в этой самой торговле оружием. Обвиняемые были приговорены к смертной казни, заменённой едва ли не в последний момент ссылкой в каменоломни...
Клеопатра во всём этом не участвовала. И было бы странно, если бы участвовала во всех этих мужских делах! В конце-то концов, в Александрии давно привыкли к такому положению вещей, когда царица ездит в Мусейон, устраивает литературные вечера, а Максим Александриу занимается экономикой и государственным устройством, а теперь вот ещё и этот римлянин занялся армией...
Марк Антоний всё-таки пришёл к ней. Это могло означать, что он всё-таки любит её, и могло означать, что он всё-таки привязан к ней, и могло означать, что она нужна ему... потому что ему ведь некуда деваться, в Рим ему дорога заказана... Но она вовсе не намеревалась злорадствовать.
— Помиримся! — Он подкрепил своё предложение лёгким движением головы. Он легко и просто, он всегда ведь был такой, предлагал ей примирение. А она молчала. Не нарочно. Никак не могла заставить себя говорить. Беспомощно смотрела на него, такого простого, такого, каким он был всегда, и слёзы навернулись на её глаза... И она подумала, что она стареет безнадёжно и делается похожей на Хармиану!..
— Я погорячился тогда, — сказал он. И она вдруг почувствовала, только теперь почувствовала, как он унизил её тогда! И она всё ещё не могла говорить. И тогда он сказал: — Воспитывай детей как хочешь, я не стану мешаться... — Он думал, будто она нарочно не отвечает ему, не отвечает, потому что сердится на него! А она ведь не могла произнести ни слова, будто горло сжало неведомой непонятной силой... — Не молчи! — попросил он...
— Помиримся, — сказала она тихим голосом.
— Ты умница, — сказал он.
Они были вместе, и ночью были вместе, но она ничего не забыла. И в этой близости был какой-то горький осадок, будто во всём её теле, и в голове, в мозгу, разлилась желчь...
Он говорил, что войны не избежать. И, может быть, лучше первыми начать, начать военные действия. И он предлагал устроить праздник... Она хотела было перебить его — «снова праздник?» — и сдержалась и не перебила... Он говорил, что в Риме должны знать: Египет главенствует в Азии и Египет не покорится Риму! И он присел на разобранную постель, обнимая Маргариту, и увлечённо описывал ей, каким будет этот новый александрийский праздник...
И праздник состоялся. Выдались на диво погожие дни. Даже для начала александрийского лета эти дни были слишком хороши! Кажется, никогда ещё не бывало так ясно, так тепло и не жарко... На высокий помост, установленный на главной площади, надо было взбираться по ступенькам, по ступенькам, крепко сколоченным и покрытым неширокой ковровой дорожкой. Навес из пёстрой шёлковой ткани поднят был на столбах, гладко вытесанных, деревянных, из корабельного кедра. На сиденья золотых тронных кресел положены были плотные подушки, кожаные подушки в шёлковых наволоках. Царица сидела в египетском костюме, одетая как жёны старинных фараонов. Многие в толпе ещё помнили её девочкой, подростком, танцующим египетский старинный танец. И вдруг вспоминали Татиду и настораживались. И настроение толпы мгновенно передавалось Клеопатре, и она будто видела перед внутренним своим взором Татиду в виде полутени, висящую Татиду, обгадившуюся, с высунутым и прикушенным языком висельницы, самоубийцы... Клеопатра улыбалась принуждённо. Антоний поднялся на помост, красный плащ откидывался лёгким тёплым ветерком, парадные доспехи (снова парадные доспехи!) посверкивали на солнце... Антос, почти совсем взрослый, четырнадцатилетний, сел на трон рядом с матерью. Он был одет в обычный греческий костюм царя из дома Птолемеев. Лицо его, такое знакомое ей уже много лет греческое лицо Птолемея, царя Птолемея, её отца, её брата, хранило выражение серьёзности и замкнутости. Клеопатра подумала, что, быть может, он не одобряет эту нарочито пышную церемонию... Он сидел по правую сторону от неё. По левую Хармиана, тоже одетая нарядно, усадила шестилетнюю Тулу. Девочка, в пёстром, расшитом золотыми нитями греческом платьице, улыбалась застенчиво и то и дело поворачивала головку к матери, взглядывала вопросительно... Ради этого кроткого невинного существа Маргарита обязана была показывать себя видимо спокойной, даже притворяться уверенной в своих действиях, даже улыбаться спокойно...