Маргарите тоже не нравились брачные союзы братьев и сестёр; ей вовсе не хотелось сделаться женой незнакомого мальчишки, одного из маленьких Птолемеев. Но она знала, что ей это не грозит! Но за кого она может выйти замуж? В Александрии? Здесь много знатных греков... Но хочется стать царицей... Можно выйти замуж за кого-нибудь из парфянских царевичей... А где все династии, основанные диадохами, полководцами великого Александра? Нет уже ни Селевкидов, ни Антигонидов, ни Атталидов... А может быть, она будет, как Вероника? Будет царицей и будет любить...
Между тем мальчики-Птолемеи росли. Маргарита приметила, что в покоях Вероники всё чаще стали появляться приближенные Татиды. Но они даже и не появлялись, они просто-напросто являлись. Вероника принимала их в малом тронном зале. После каждой такой аудиенции она выглядела растерянной, раздосадованной. Однажды, когда они вошли в залу, Вероника сидела на троне вместе с Деметрием. Конечно, она призвала Деметрия нарочно, назло тем троим. Но старший из них заявил сухо и напыщенно, как полагала Вероника, что желает беседовать с царицей! И подчеркнул интонацией голоса, что именно с царицей!..
Самым старшим из них был евнух, начальник женщин дворца, «дома Татиды», по имени Потин. Он был чрезвычайно толст, с большим толстым лицом, часто принимавшим странно обиженное выражение. Волосы его вились, коротко подстриженные, он также подстригал и усы. У него росли усы, а толкуют, будто у оскоплённых усы не растут. Потин ходил медленно, переваливаясь. Одевался небрежно, часто выходил на люди с расстёгнутым воротом, приоткрывавшим волосатую грудь. Судачили, разумеется, будто он и не евнух вовсе, а любовник Татиды. Услышав эту сплетню, большая девочка Маргарита подумала с невольной гримаской брезгливости ребяческой, что ни за что бы не легла на ложе рядом с таким!..
Теодот, воспитатель старшего царевича, предпочитал длинные свободные одеяния, наподобие парфянских, сшитые из плотных тканей, богатых, но тёмной окраски, расшитых выпуклыми узорами. И этот приближенный Татиды не отличался худобой. Лицо его, чуть одутловатое, часто ухмылялось, но глаза глядели всегда умно и грустновато. Он то вдруг появлялся без шапки, показывая всем, словно египетский жрец, чёрную голову, почти наголо обритую, а то являлся с длинными, неровно подстриженными прямыми прядями; то сбривал усы, то отпускал остроконечную бородку. И почти всегда следовал за ним раб с фаянсовым кувшинчиком ячменного или финикового пива наготове, на тот случай, если господину захочется отхлебнуть; а тому частенько хотелось, он любил пиво...
Младшим в этой триаде был Акила[13], наполовину коренной египтянин (по отцу), наполовину грек (по матери), один из прежних приближенных Птолемея Авлета, изучавший основы тактики и стратегии по свиткам Мусейона, посвящённым истории военного дела. Толковали — опять же! — будто Птолемей Авлет просто-напросто сделал своим очередным любовником мальчишку, уличного акробата, и в конце концов наградил его загородной усадьбой, рабами, а заодно и офицерским званием. Но если кто и мог из этих троих претендовать на завидную должность фаворита царской супруги, то, конечно же, это был бы Акила, высокий, мускулистый, большеглазый, стройный, щеголеватый в своём позолоченном панцире. Но у него был слишком большой нос и узковатый лоб. Он уже привык разыгрывать из себя этакого сторонника решительных действий, но на деле предпочитал, по сути, держаться в тени Потина и Теодота...
13