— ...Он!.. Он!.. Ко мне!.. — выкрикивала из последних сил Маргарита...
Потом лежала на постели, задыхалась... Ирас, бесшумно очутившаяся рядом, поила её водой из чашки, поддерживая за спину... Вода проливалась на льняное полотно простыни... Маргарита снова — уже в который раз! — пришла в себя, вздохнула сильно, глубоко; спросила:
— Где похоронили его?
Ирас сказала, что Цезарь Октавиан увезёт пепел, оставшийся после сожжения мёртвого тела, в Рим, в отчизну покойного, чтобы там установить урну в родовом колумбарии семьи покойного...
Маргариту снова умыли и переодели. Старая Хармиана кормила её, как ребёнка, с ложки, жидкой кашей... В недавнем исступлении царица Клеопатра исцарапала ногтями груди и щёки. Теперь ссадины воспалились и та же Хармиана утишала боль различными примочками. Но царица будто и не ощущала боли...
В закрытой повозке и под охраной перевезли её в заброшенный старый дворец Эвергета, на западной окраине города. Её охраняли в повозке незнакомые женщины, стерегли каждый её жест, но она сидела, почти не шевелясь. Она спросила, будут ли с ней Ирас и Хармиана. Ей отвечали, что их везут в другой повозке. Она вздохнула с облегчением. О детях и о Максиме не спросила... Вспомнила, как везли её на свадьбу, на её первую свадьбу, и улыбнулась... Её вынули из повозки, быстро завязали ей глаза. В этом дворце она бывала раза два, в детстве, с Вероникой, Деметрием и Камой. Вероника говорила, что надо бы восстановить этот дворец... Сейчас мельком увидела кирпичные стены, прямоугольную башню... Её повели по ступенькам... наверх... стало быть, в башню... Она ступала медленно, нащупывала ступеньки ногой...
Сняли повязку с глаз. Покои состояли из трёх комнат, прибранных поспешно. Пахло кирпичной пылью. Ирас и Хармиана ждали её. Бросились к ней, целовали её руки и платье. Она отнимала руки и сама целовала Ирас и Хармиану, тыкалась губами в щёки, в лоб... Наконец все трое обнялись крепко...
Маргарита подошла к маленькому окну, но оно было высоко. Пришлось подтащить стул. Теперь в комнате никого не было и она подтащила стул сама, ножки скребли по полу. Тяжело взобралась и посмотрела вниз. Окошко всё же было слишком маленьким для того, чтобы выброситься из него. Далеко внизу шла под уклон дорога проезжая. Было жарко. Она вытянула шею. Римские солдаты играли под навесом в кости. Она видела. Она сразу догадалась, что они стерегут её, охраняют её, чтобы жители города, её города, не ворвались в это заброшенное царское жилище и не убили её, свою последнюю царицу, последнюю правительницу из дома Птолемеев Лагидов. Она догадалась. Но ей уже было всё равно...
Приехал Максим, спокойный, деловитый, моложавый, с этим обычным своим подразумеваемым пожатием плечей; с улыбкой, вдруг растягивающей губы на краткий миг. Посмотрел на неё участливо, отвёл глаза, не разглядывал её. Сказал, что дети в безопасности.
— Царица, друг твоей юности царь Иродос писал о тебе Цезарю Октавиану, просит помиловать тебя и твоих детей!..
— Что мне грозит в лучшем случае? И детям? — Она тяжело вздохнула.
Максим смотрел серьёзно.
— Тебе и детям придётся пройти в триумфальном шествии. Затем тебя и Антоса будут, вероятно, содержать в заточении при каком-нибудь храме. Твоих младших детей, я полагаю, передадут на воспитание в какую-нибудь знатную римскую семью. Возможно, их отдадут Октавии, ведь они дети Антония... Царица, это наилучший из всех возможных вариантов вашей судьбы!..
— А мою Пальмету, мою Тулу, тоже отправят в Рим? — Клеопатра сидела, положив руки на колени, с видом послушания. Сколько раз она вот так сидела в кресле, а он стоял перед ней...
— Я пытаюсь уговорить Цезаря оставить царевну в Александрии и передать на воспитание в какую-нибудь почтенную семью. Её могли бы взять, к примеру, Филот и твоя синдрофиса Полина...
Клеопатра вспомнила свои недавние слова, слова, которые она сказала Ирас, и засмеялась истерически. Максим бросил на неё короткий взгляд жалости...
— Я знаю, — сказала царица, — моя девочка у тебя, в твоём доме. Храни её, прошу тебя! Отдашь её Полине только когда будешь уверен, когда будешь в полной уверенности, что в городе все успокоились!..