Вероника не хотела говорить ни о матери Клеопатры, ни о своей матери, ни о матери Арсинои. Повторяла нежным своим голосом:
— Я не хочу, не хочу!..
А когда младшая сестра настаивала:
— Но почему? Почему ты не хочешь мне сказать? Ты же знаешь!..
Когда младшая сестра настаивала, Вероника восклицала нервически:
— Ты забываешься. Я не только твоя сестра, я царица! И когда я не хочу говорить, я не говорю!.. — Голос властностью звучал, но эти нервические нотки слабость изобличали...
Наконец надо было узнать правду. А все хотели молчать. Маргарита не имела средств для того, чтобы заставить говорить, заставить всех тех, кто мог бы рассказать, открыть ей... А может быть, это как раз такой случай, когда люди молчат под пытками и даже подкупить их нельзя... Почему? Наверное, потому что никто ничего толком не знает?.. Но когда молчат человеческие рты, должны говорить нечто папирусы, пергамены, клинописные надписи...
— Дядя Костю, вы должны отыскать! Где-то оно есть, существует! И вы знаете, знаете!.. — Она была пылкой, и повелительной, и почтительной, и почти дочерне ласкающейся к нему...
А он был окутан сумраком чахотки и давно свыкся с кашлем, так донимавшим, в особенности по зимам сырым, когда кутаешься в новый шерстяной плащ, за который отдал две мины, а дома не отходишь от жаровни...
— Дядя Костю! Давай поищем вместе. Это здесь, здесь... Ты знаешь, знаешь!..
Он знал, конечно. Он принёс ей этот папирус. Она уткнулась в эти строки, выписанные так аккуратно...
«...я клянусь тебе, великий царь и супруг мой!.. Пусть моё тело останется без погребения, если всё это не случайность... Также нет оснований для обвинения... потому что отец мой не... и никогда...»
Это было всё, что осталось от письма Татиды Птолемею Авлету. Но это было только началом записей, сделанных на папирусе...
«...это подложное... мне известно, кто... Если ты не выслушаешь меня... Ты забыл о том, что выносило нас, тебя и меня, чрево одной матери...»
Эти слова ясно свидетельствовали о том, кто мог написать их! Клеопатра Прекрасная!..
«...Потин, распорядись о тайном погребении на заброшенном кладбище в садах старого храма Анубиса... Ты единственный...»
Больше никаких записей не было.
— Дядя Костю, ведь это ты переписал? Я знаю, это ты!..
Она спрашивала с детской настойчивостью.
— Я, — отвечал он тихо и совершенно покойно. — Я переписал...
И он, библиотечный затворник, рассказал ей очень просто обо всём, что случилось, произошло уже давно...
Собственно, первым событием явилось рождение второго сына Татиды, встревожившее старших жён царя, Теу и Клеопатру Прекрасную, потому что обе они не дали Птолемею мужского потомства. Усиление влияния царицы, родившей одного за другим двоих принцев, тревожило родную сестру и супругу царя, тревожило царевну из дома Селевкидов. Что было дальше? Кто начал интригу? Клеопатра Прекрасная и Tea Сирийская? А Татида и её родичи принуждены были... Что принуждены были? Осуществить некий превентивный, упреждающий удар? Или они и затеяли интригу, желая навсегда избавиться от соперниц, и весьма влиятельных соперниц?.. В свою очередь, и Клеопатра и Tea никак не могли желать усиления этой «египетской партии» во дворце, среди самых близких царю людей. Впрочем, между Клеопатрой и Теей согласия не было. Tea, хотя и вошла в дом Птолемеев, но всё же держала себя в достаточной степени независимо. А Клеопатра, будучи родной сестрой Птолемея, полагала законным брачным союзом только свой брак с царём!.. Вероятно, она приложила некие усилия. Во всяком случае после рождения второго принца Птолемей, неожиданно для многих свидетелей и участников дворцовой жизни, снова сблизился со своей сестрой-супругой, дружески и телесно, и проводил много времени в её покоях, где они пили подогретое вино, играли в петейю, передвигая на доске из слоновой кости круглые металлические цилиндрики, но главное — подолгу беседовали!.. В день праздника, устраиваемого в честь богини Бастис, покровительницы женщин и женского мира, изображаемой в облике прелестной кошки, женщины Египта обычно устраивали угощения, приглашая друг друга. Татида послала приглашения Тее, матери Арсинои, чьё имя было Евклия, и самой Клеопатре Прекрасной, которая почиталась как бы старшей супругой царя, хотя официальной иерархии жён во дворце не существовало. Клеопатра выказала чрезвычайное раздражение и на приглашение никак не соизволила ответить. Tea и Евклия на угощение, устроенное Татидой, явились. В то время Tea относилась к Евклии доброжелательно, пожелав заручиться её дружбой. Евклия же, не имевшая статуса законной царской супруги, готова была прилепиться дружественно к любой из царских законных жён. Обе они не доверяли Клеопатре Прекрасной, полагали её гордячкой и интриганкой. Татиде они тоже не могли доверять, но хотели знать её получше, и потому откликнулась на её приглашение. Во время угощения не произошло ничего дурного. Напротив, женщины были милы друг с дружкой. Ничего дурного не произошло и после угощения. И лишь спустя семь дней дворец был взбудоражен двумя смертями. Tea и Евклия захворали в один день какою-то желудочной болезнью и умерли одна за другой спустя ещё несколько дней. Призванные к ним врачи утверждали, что болезнь произошла от рыбы дурного качества. Никто не мог быть виновен, потому что всем было известно, как возможно отравиться рыбными блюдами; ведь среди совершенно свежей рыбы всегда могла оказаться одна какая-нибудь рыбина, выделяющая отравные вещества, усиливающие своё действие, когда рыбу жарят или варят. Тем не менее торговец, поставивший на дворцовую кухню несколько партий рыбы, приговорён был к смертной казни, которую вследствие заступничества Клеопатры Прекрасной заменили высылкой из Александрии. Было также известно от слуг, что во время пирушки у Татиды рыба ни в каком виде не подавалась. Царь, проводя вечер у Татиды, передал ей небрежно, что её на следующий день ожидает в своих покоях Клеопатра. Татида была обижена тем, что она, мать принцев, по-прежнему не имеет во дворце такой важности, как сестра и супруга Птолемея Клеопатра. Однако Татида не могла не подчиниться и в назначенное время явилась в приёмную комнату покоев Клеопатры. Клеопатра выслала своих прислужниц, но всё равно кто-то подсматривал и потом пересказывал на все лады случившуюся сцену. Клеопатра якобы набросилась на Татиду, не ожидавшую ничего подобного, швырнула её на ковёр, наступила ногой, обутой в позолоченную сандалию, на живот соперницы и спрашивала тихо, но грозно: