— ...Эта гадюка хочет уничтожить египетскую ветвь династии!.. Эта гадюка... Эта гадюка...
И всё это было не так просто укротить. За всеми этими рыбаками, гребцами, торговцами Ракотиса маячила грозная тень неведомого Птолемеям Египта, того самого, называемого его насельниками «Черной землёй»!.. Бесполезно было спрашивать, откуда в лавчонках и на улицах Ракотиса известно то, что происходит в женских покоях дворца. Естественно, царская жизнь проходит на виду у многочисленных слуг... Можно было, впрочем, ввести в Ракотис для усмирения верные царю войска... Но Птолемей понимал, что возмущением египтян кто-то руководит, кто-то направляет этот самый пресловутый «народный гнев»! И Птолемей даже знал, кто он, этот «кто-то». И он вызвал этого «кого-то» и говорил с ним с глазу на глаз. «Кто-то» предоставил царю письмо, якобы написанное Клеопатрой и явно изобличающее её в подготовке заговора, в желании устранить не только соперниц, но и самого Птолемея! «Кто-то» предоставил, должно быть, ещё доказательства, помимо письма. Царь говорил со своей сестрой-супругой, но разговор этот завершился для Клеопатры тюремным заключением. Тюрьмой для неё стали отдалённые покои дворца. Оттуда она передала для брата-царя послание, то самое, которое её дочь прочитала в отрывках... Трудно было теперь опровергнуть или доказать виновность Клеопатры, но «кто-то» явно доказывал эту виновность царю! Брат-супруг приказал казнить свою сестру-жену. Казнь не была тайной, но тайным было погребение, которым должен был ведать Потин... Имя насторожило Маргариту. Но то, что произошло далее, могло заставить недоумевать не одну лишь Маргариту, которая по молодости своей готова была к удивлению, но и людей куда более разумных и опытных. Да, «кто-то» оказался Потином, как, впрочем, и следовало ожидать. Но то, что далее произошло... как были сорваны планы Потина, вернее, тех, кто стоял за ним... Ракотис многими ногами влетел в дворцовые сады, требуя многими голосами... Чего требуя?.. Выборные, те самые «люди из народа», изложили как-то очень ясно, внятно требования Ракотиса, то есть того самого «народа Египта», который незримо стоял и даже возможно было сказать, что высился за кварталами Ракотиса, подобно статуям древних фараонов! Народ потребовал, чтобы Птолемей Авлет по доброй воле оставил престол и передал власть над Александрией и страной своему старшему сыну, за малолетством коего регентское правление должно осуществляться его дедом, то есть отцом Татиды! Казалось бы, всё прояснилось. Цепочка случайностей и неслучайностей протянулась к своему закономерному исходу. Но тут вмешались в дело два обстоятельства. И первое было то, что большой Египет, «Чёрная земля», так и застыл за спиной малого Ракотиса, не двинувшись, не рванувшись в дела правления. А второе было то, что более влияния в Александрии имели не египтяне Ракотиса, но греки Брухиона, а также сирийцы, иудеи и прочие. Затеявшееся дело получило неожиданный исход. Птолемею Авлету пришлось официально отречься от престола, но родичам Татиды власть всё же не досталась. Все дружно призвали на трон юную Веронику. Видеть её на троне вдруг захотели и насельники Ракотиса. Маргарита предполагала теперь, что и здесь замешался Потин, такой по виду своему толстый, в балахонистых своих одеяниях, и с этим толстым лицом, которое вдруг принимает обиженное выражение... А Вероника? Ей легко быть доброй, ведь за неё все злые дела уже сделали Потин и... Татида... и все прочие... и... моя мать!.. Но нет, она была не такая! Она была смелая и пренебрегала сплетнями. Поэтому она заступилась за того рыбника, его жена и дети просили её заступиться...
— Я возьму этот папирус, он должен быть у меня, должен у меня храниться. А почему ты не переписал эти письма целиком? Их кто-то порвал?
— Да, эти письма попали ко мне уже изорванными и полусгоревшими. Но всё же я снял копию, переписал...
— Зачем? Чтобы потом, когда-нибудь, показать мне? Или... кому-то другому?..
— Нет. Простая привычка хранителя рукописей и опытного переписчика. Я никогда не думал, покажу я этот папирус кому-нибудь или не покажу. Но когда ты, великая царевна, догадалась о существовании неких записей, я не мог не показать их тебе. Проявления ума вызывают у меня серьёзное чувство уважения... — Он внезапно и спокойно протянул руку... — Но этим папирусом никто не будет владеть... — Он взял со стола папирус... Маргарита не могла понять, почему она, в достаточной степени своенравная, покорно подчиняется этому человеку, который, в сущности, зависит, если не от неё, то уж от её сестры-царицы... Вот и Геро-Ирас бывала такой, тихой, равнодушной... Но в подобном тихом равнодушии вдруг ощущается некая сила души...