Ви́дение Клеопатры как земного объекта легко определяемых и оправдываемых желаний часто подчёркивается. Однако Клеопатра порнографических и сибаритских фантазий имеет ещё один более яркий аспект. Враги реальной Клеопатры старались низвести её с человеческого уровня, представить в виде чувственного животного, поэтому изображали её окружённой фигурами идолов с головами зверей. Однако у Шоуки Клеопатра также нечеловеческая фигура — она обладает сверхчувственными природными силами, что её возвышает и придаёт величие. «Пусть пробьётся вода, пусть запоют фонтаны, пусть зарычат львы, славя величие трона». Обнажённые фигуры Клеопатры эпохи Возрождения не только обозначали её как эротический объект, но и означали божественность её природы, так как именно божества обычно изображались нагими (или слегка задрапированными). Её физическая природа, телесность не обязательно признак, который должен унижать её. В постановке трагедии Шекспира в 1898 году Франком Бенсоном костюм Клеопатры (Констанс Колье) состоял из «змеиного» платья, головного убора в форме ибиса, тигровой мантии и леопардовой шкуры. Она выглядела не только как femme fatale, но и как дионисийская жрица, человек, который властвует над силами природы. Клеопатру можно видеть как управительницу диких сил природы, телесности и красоты физической. В песне египтянина Мохаммеда Абдель Вахаба 1973 года Клеопатра — персонификация как мистического, так и сексуального экстаза.
Даже для Ферваля она не только соблазнительный фрукт, но и «чудесная женщина с цветком лотоса в руках, всё ещё стоящая рядом с Антонием в колыхании волшебного тумана любви и дыхании жаркой страсти над обломками рушащегося мира». Её можно также представить как воплощение наслаждения, в котором объединяются радость чувств и духовное счастье. Греческий поэт Кристантинос Кавафис в стихотворении «Бог покидает Антония» 1911 года обращается к Антонию с наставлением ценить славную жизнь, что он делил с Клеопатрой, и уйти из мира достойно, без сожалений, ведь такая уж у него судьба.
В пьесе Шоуки Клеопатра заявляет, что «в отличие от грубых пьянок римлян... вино мы ценим как сокровище любви и сочувствия». Вполне возможно представить себе Клеопатру как некий идеал, в котором в равной степени соединяются душа и тело, либидо и ум. Считали счастье фрагментарным, частичным христианские мыслители и те их предшественники, опираясь на которых (как это показывают Мишель Фуко и Питер Браун) было создано шизоидное восприятие человеческого существования — противопоставление тела и души, при котором для соблюдения равновесия требуется постоянное напряжение, постоянный контроль и самоограничение. Они отделяли восхищение, духовный экстаз от физического удовольствия. Клеопатра, известная и как учёный, и как изысканная искательница наслаждений, как проститутка и как царица, как мать и воин, богиня и мудрец, может быть воспринята как пример такой человеческой целостности, при которой позволена человеческая радость, не сопровождаемая чувством вины.
В романе «Арарат» Д. М. Томас повторяет и развивает пушкинский сюжет о Клеопатре. Пушкин оставил повесть неоконченной. Томас предлагает свой вариант окончания, который очень сильно изменяет её смысл. Третий претендент на ложе Клеопатры, девственный зелёный юнец, образ которого многократно потом встречается в литературе XIX века, оказывается, по Томасу, сыном Клеопатры от её брака с Птолемеем. Ребёнок не знает об этом (он рос рабом), но Клеопатра узнает его по родинке на теле. Безо всяких угрызений совести эта Клеопатра Томаса получает удовольствие от мальчика — ужасающий образ пожирающей матери, что безжалостно жертвует жизнью других для самоудовлетворения. Клеопатра у Томаса — чудовищная фигура, дающая жизнь и жадно проглатывающая мужчин обратно в нутро, чтобы вновь дать им жизнь. Она относится к ряду Клеопатр-убийц, с одним небольшим отличием — она не является непобедимой. У Томаса юный любовник, проснувшись утром раньше Клеопатры, подсыпает ей в питьё мандрагору, а затем, заколов евнуха, сторожившего дверь, убегает. Овладев матерью, юноша становится взрослым. Освободившись от плотского, женского принципа, в котором объединяются смерть и материнство, мужественность становится способной вести добродетельную жизнь — жизнь ума и духа.