В тот же вечер она устроила в его честь пиршество, равного которому Антоний до тех пор никогда не видел. Яства подавали на блюдах литого золота, пол был устлан лепестками роз, ночь озаряли мириады огней. Но зрелая чувственная красота Клеопатры затмевала собою всё это великолепие. Антоний влюбился без памяти в тот самый миг, когда царица захотела этого.
У триумвира была супруга, были государственные дела и обязанности — страсть заставила его забыть обо всём, что связывало его. Он поддался искушению вернуться с царицей в Александрию и там вместе с ней начал жизнь привольную, праздную, беспечную и полную всяческих роскошных сумасбродств.
При дворе Клеопатры шла бесконечная череда развлечений и удовольствий. Кровосмесительным наслаждениям предавалась не только царствующая фамилия: дворец был заполнен евнухами и извращенцами всех видов; александрийцев не сковывали никакие моральные запреты. Религия их была примитивна; поклонялись они идолам и отправляли варварски жестокие таинства. Пили допьяна. Пировали ночами напролёт. Безудержно сорили деньгами, стараясь перещеголять друг друга изысками и причудами. Их можно было бы счесть «культурными людьми», благо они поощряли искусства и были достаточно умны, чтобы извлекать пользу из своего лукавства, но мысли их никогда не обращались к предметам серьёзным — трезвая рассудительность в делах государственных и политических, понятие семейного долга были им решительно чужды.
Тон всему этому беспутству задавала сама Клеопатра. Суетность её не знала предела — она принимала ванны из ослиного молока, в то время как подданные её голодали. Она испытывала склонность к садизму и для развлечения приказывала пытать при себе рабов и военнопленных. Она была беспечна и целые дни посвящала легкомысленным затеям вроде поездок на рыбную ловлю. Она была богата сверх меры, но деньги буквально утекали у неё меж пальцев. При всей своей чувственности она сохраняла хладнокровие и никогда не теряла голову — Антония она не любила, а пользовалась им, чтобы тешить свою похоть и удовлетворять свои амбиции.
А он, в угаре непрестанных кутежей, во хмелю наслаждений, которые дарила ему на своём ложе Клеопатра, мог считаться погибшим для мира. Царица была столь же сладострастна, сколь изощрённа, разнообразна и изобретательна в ласках, которых и вообразить себе не смели благопристойные римские матроны. Одурманенному и опьянённому Антонию и дела не было до того, что, заслушавшись сладких речей этой сирены, он вот-вот потеряет власть над своей третью империи.
Но вскоре всему этому пришёл конец. Обезумевшая от ревности Фульвия, жена Антония, объявила войну Октавию, рассчитывая, что эта новость заставит мужа вернуться домой. И расчёт её оправдался. Антоний поспешил в Италию, но было уже слишком поздно — сердце оскорблённой Фульвии не выдержало: она умерла вскоре после его приезда. Клеопатре же, чей избалованный и переменчивый нрав не выносил таких горьких разочарований, оставалось лишь срывать досаду на своих изнеженных и женоподобных царедворцах да строить козни против Рима. Заполняя образовавшуюся с отъездом Антония пустоту, она постоянно меняла любовников, но ни один не трогал её сердца. Даруя им восторги сексуальных наслаждений, она проводила с каждым одну ночь любви, а наутро его убивали.
А вдали от Клеопатры Антоний одумался, стал поступать более осмысленно и здраво: он вновь стал прежним — человеком действия и великим полководцем. Он заключил мир с Октавием и женился на сестре своего нового союзника, Октавии. Этот брак сторицей вознаградил его за возвращение «на путь истинный». Октавия, образец супруги, женщина без недостатков, была терпелива, самоотверженна, преданна, отважна, нежна. При этом она была моложе Клеопатры, вела себя со сдержанным достоинством, и, хотя не обладала ослепительным блеском царицы Египта, всякий, в ком сохранился неиспорченный вкус, без колебаний сказал бы, кто из двух красивей.
И всё же очень скоро Антоний, который так и не сумел позабыть Клеопатру, вновь потерял власть над собой. Покинув свою идеальную жену, отринув славу, отказавшись от власти над третью мира, он вернулся в Александрию. Страсть оказалась сильней, чем чувство долга, чем честолюбие военачальника и воина. Он, которому самой судьбой назначено было сражаться с врагами Рима, кутил в пёстрой и распутной толпе чужеземцев.