Характер Лорны мне пока непонятен. По ее собственным уверениям, она любила меня, и те три месяца, что мы провели вместе, когда нам было по двадцать, наложили отпечаток на всю ее жизнь. Она осталась верна той любви, замуж не вышла, жила счастливо. Подобную преданность еще можно было бы объяснить экзальтированным воображением: сентиментальные женщины нередко живут в вымышленном ими самими мире. Лорна же, напротив, обладает умом проницательным, суховатым, жизнерадостным и здоровым. Она соединяет в себе шведку и англичанку, жила на Востоке и в Америке. Впрочем, эти подробности ничего не проясняют. По правде говоря, ни одна иностранка никогда не казалась мне до такой степени француженкой. Кроме того, ее отличают полное отсутствие ханжества и пристрастие к психологическому анализу, так что интересующую меня загадку она сама мне разъяснит с пугающей откровенностью.
— Разумеется, я вам все объясню. Во-первых, надо сказать, что у нас были дивные отношения. Мы жили в одном доме, мы были совершенно свободны, и, несмотря на вашу молчаливость, я вас отлично понимала и всегда умела выслушать. Прелесть наших отношений проистекала из редкостного взаимного доверия. Мы не называли это любовью и оттого чувствовали себя уверенней. Вы научили меня видеть Париж, парки, лес, искусство, мужчин. Душа моя открылась очарованию жизни. До определенной поры девушки в любой стране невинны. Что такое девичья невинность, я, пожалуй, не смогу вам объяснить. Скажу только, что благодаря вам мне открылось нечто головокружительное, что я с того времени и называю жизнью. Благодаря вам я узнала, как ликует сердце, научилась наслаждаться красотой, умом, оценивать, читать, наблюдать и, главное, чувствовать… Мы много гуляли вместе по Парижу, и с тех пор я полюбила города… В незнакомом городе я радуюсь каждому парку, как другу… Помните, как мы ходили в Люксембургский сад?.. Благодаря вам жизнь ослепила меня своим сиянием в том возрасте, когда я более всего была способна его воспринять; случилось это при обстоятельствах исключительных и в то же время обыденных, без малейшего налета романтизма… Я хотела сохранить то счастье, которое испытала в юности… Женщину без мужа и детей обычно жалеют… Люди очень дисциплинированны, свобода их пугает. Больше всего они ценят свое социальное положение, и счастье находят лишь в том, что полезно: семья, работа, собственность… Они утратили естественную способность наслаждаться жизнью в вечно юном мире. Не думайте, что я эгоистка. Я, как и все, стараюсь «приносить пользу». Я живу сейчас у бабушки… Веду хозяйство… В нашем доме полным-полно кузенов и племянников, которым я нужна, и я сумела им быть полезной именно потому, что свободна… Я могла бы рассказать вам обо всех своих благодеяниях… Но я не вижу в них заслуги… Участие, доброта, великодушие — весьма обыденные добродетели. Мы склонны к ним от природы. Это наш, так сказать, незатейливый шик… Даже жертвенность и самоограничение в большинстве случаев — самый удобный способ существования… самый спокойный… Что действительно трудно, важно и достойно похвалы, так это умение не загасить огонь души, способность наслаждаться жизнью во всех ее бесконечно прекрасных проявлениях.
Я не столько слушаю Лорну, сколько любуюсь ею. Вся она — неиссякаемый огонь, воплощенная радость. Я знавал экзальтированных и восторженных идеалисток и терпеть их не мог. Лорна меня околдовала. Она — самое юное существо, какое я когда-либо встречал. Рядом с ее чуть увядшим лицом, любое свеженькое личико кажется уже подточенным болью.
— Иными словами, независимость для вас превыше всего, а всякие оковы неприемлемы. Потому и замуж не вышли. Хотели быть свободной, как богиня.
— Вернее было бы сказать так: я шарахаюсь от всего, что умаляет жизнь. В детстве это происходило бессознательно. Вы звали меня Брунгильдой. Она и впрямь была моим идеалом, хотя я довольно смутно сознавала, почему… Мы легко создаем себе мифы. Я прочитала о Брунгильде все, что только смогла найти. Один эпизод неизменно приводил меня в содрогание: наказание Брунгильды. Вы помните, какой страшной кары заслуживало преступление валькирии?