ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Сидя в беседке своего сада в Сен-При, Аженор Клерамбо читал жене и детям только что написанную им Оду верховному Миру между людьми и вещами: "Ara Pacis Augustae". В ней хотел он прославить скорое пришествие всеобщего братства.
Был июльский вечер. На верхушках деревьев покоился последний розовый луч. Сквозь светлую дымку, брошенную как фата на склоны холмов, на серую равнину и на далекий Город, стекла Монмартра сверкали золотыми искрами. Обед только что кончился. Облокотившись о неубранный стол, Клерамбо во время чтения скользил простодушно-радостным взглядом по трем своим слушателям. Он уверен был, что найдет в них отражение своего довольства.
Жена его Полина с трудом следовала за полетом фантазии мужа: всякое чтение вслух погружало ее на третьей фразе в дремоту, и тогда навязчиво лезли в голову хозяйственные заботы; голос чтеца точно подстрекал их петь, как чижиков в клетке. Напрасно старалась они следить за губами Клерамбо и шопотом повторять слова, смысла которых больше не понимала, – глаза ее машинально намечали дыру на скатерти, руки подбирали крошки со стола, мозг упорно подводил неприятный подсчет, пока взгляд Клерамбо не ловил ее на месте преступления. Тогда она торопливо цеплялась за последние услышанные слоги, восторженно бормотала обрывок стиха (никогда не могла она процитировать стих точно):
– Как ты это сказал, Аженор? Повтори еще фразу… Боже, как хорошо!..
Дочь ее, юная Роза, хмурила брови. Максим, высокий юноша, строил насмешливую гримасу и с раздражением говорил:
– Мама, вечно ты перебиваешь!
Но Клерамбо улыбался и тепло похлопывал по руке свою добрую жену. Он женился на ней по любви, когда был очень молод, беден и неизвестен; супруги вместе перенесли годы лишений. Полина стояла несколько ниже его в умственном отношении, и с возрастом различие не сглаживалось; но Клерамбо любил и уважал свою старую подругу. Она всячески старалась, со слабым успехом, итти в ногу со своим знаменитым мужем, которым гордилась. Он проявлял к ней необыкновенную снисходительность. Критические способности не были сильной стороной Клерамбо; он не плохо чувствовал себя в жизни, несмотря на бесчисленные ошибки в суждениях. Так как эти ошибки всегда были к выгоде других людей, которых он видел в хорошем свете, то они были ему за них благодарны, не без некоторой иронии; он не служил им помехой в погоне за барышом; его провинциальное простодушие было освежающим зрелищем для пресыщенных, подобно полевому кустарнику в городском сквере.
Максима это забавляло, но он знал цену отцовских качеств. Этот красивый девятнадцатилетний юноша, с живыми и насмешливыми глазами, живо усвоил в парижской обстановке дар быстрой, четкой и насмешливой наблюдательности, направленной больше на внешние оттенки предметов и живых существ, чем на идеи: от него не ускользало ни одной комической черточки даже тех, кого он любил. Но в этом не было недоброжелательства, и Клерамбо с улыбкой смотрел на юную дерзость Максима. Она не подрывала сыновнего восхищения отцом, но служила ему приправой: чтобы любить господа бога, парижские мальчики должны непременно подергать его за бороду!
Что же касается Розины, то она по обыкновению молчала, и не легко было проникнуть в ее мысли. Она слушала, наклонившись вперед, скрестив руки и облокотившись на стол. Есть натуры точно созданные для пассивного восприятия, похожие на безмолвную землю, открывающую свое лоно для всех зерен; многие из них, упав туда, остаются оцепенелыми, и какие произрастут, неизвестно. Душа молодой девушки была как эта земля: слова чтеца не отражались на ней, как на умных и подвижных чертах Максима, но легкий румянец, разлитый под кожей, и влажный блеск прикрытых веками зрачков свидетельствовали о внутреннем жаре и смятении как на изображениях флорентийской Девы, оплодотворяемой магическим Радуйся архангела.
Клерамбо не ошибался на этот счет. Взгляд его, производивший смотр маленького батальона, с особенной радостью останавливался на склоненной белокурой головке, чувствовавшей, что на нее смотрят.
И все четверо составляли, в этот июльский вечер, маленький кружок приязни и тихого счастья, центром которого был отец, идол семьи.