Я не сказал ей этого. Наши разговоры не отличаются многословностью. Я несу, какую-то чушь, а она всегда молчит и слушает. Я не пытаюсь заставить её говорить. Главное она чувствует, то, что мне хотелось бы ей сказать, да никак в слова не облекается.
Уже глубокой ночью она успокоилась и уснула. Я укрыл её пледом, найденным в квартире, а сам похромал к окну. Ночь была удивительно тихой и темной. Похоже, сопротивление людей пало за один день. Тогда есть ли смысл ехать в эту самую точку эвакуации, вдруг там уже никого нет. Все может быть, но куда-то же нужно идти. Выбираться из города, пожалуй, будет самым лучшим вариантом. Решу это завтра. Утро вечера мудренее. Это кстати не просто слова, а так и есть. С вечера всегда терзают мысли о неразрешимых проблемах, а утром вдруг находятся решения. Поэтому обычно я старался лечь пораньше не о чем не думая, чтобы встать с рассветом и с трезвой, свежей головой все обмозговать. Этот раз не исключение. Я устал и не думаю, что мысли будут меня мучить. Утром всё решу.
Новый день с рассветом принес нестерпимую боль во всем теле, которую не могла утихомирить даже новая порция обезболивающих. Я проснулся до того, как солнце показалось над горизонтом, от звука автоматных очередей, где-то вдалеке. Поначалу я думал, что стреляют в соседнем районе, но потом понял, что грохот выстрелов доносится со стороны госпиталя. Даже, несмотря на то, что он достаточно далеко, звук разносится по всему пустынному городу, погруженному в мертвую тишину. Значит, военные по-прежнему удерживают свои позиции, тогда как никого больше не осталось. Триморы так же пропали из поля зрения. Как ни пытался я их высмотреть из окна, но не увидел ни одного. Даже плотоядное растение как будто утратило свою силу и яркий окрас. Нет, оно не умирало это точно, оно просто выцветало. Такое чувство, что оно хочет исчезнуть, как призрак.
Прежде его подпитывал силой бородач. У меня появилась теория о том, чем он тут занимался. Скорей всего он решил, что я с мелкой – отец и дочь. Поэтому он специально привязал меня к стулу и поставил на край дыры. Он хотел, чтобы я видел, как близкого мне человека приносят в жертву. Его расчет был на то, что я буду переживать жуткий страх за ребенка и за себя. Он не думал, что вместо страха я буду испытывать злобу. Он знал, что я кинусь за ней вниз. Поэтому рядом с ним шли ручные триморы. Уверен этот спектакль был не в первый раз. Сначала эти твари питались страхом жертвы, привязанной к стулу, а затем и её плотью. Одна жертва тварям, вторая растению. Думаю, эти существа обожали бородача, а он изучал их. Если подумать, то прошел лишь один день, а сколько всего случилось с людьми и миром вокруг.
Когда проснулась мелкая, мы отправились в путь по-прежнему маршруту. В конце концов, там люди, а значит, есть надежда. К сожалению, от моей вчерашней прыткости не осталось и следа. Все свои физические ресурсы я растратил на последний рывок против злодеев, с которыми я и поквитался. Правда, не со всеми, а только с гостями нашего мира. Принял их как должно по старорусской традиции, кто к нам с чем приедет, от того и помрет. Вот я их и отправил в сон забвения, пожертвовав ради этого своей подвижностью. Если вчера я просто осознавал, что мне наносят травмы, но сильной боли не чувствовал, то сегодня она вернулась сторицей. О пешем походе не могло быть и речи. Мне кажется, нам пришлось потратить битый час, чтобы дойти до моей «субару». Хотя идти до неё минут пять от силы. Из оружия по-прежнему остался дробовик, который наш злодей не удосужился забрать. Интересно почему. Неужели он его не видел. Сомневаюсь, что он настолько туп. Или настолько. Мой автомат и «Глок» он ведь забрал.
Я завел машину и прислушался к окружающему миру. Рев двигателя, в прежней жизни казавшийся бесшумным, эхом разнесся по округе, рикошетя от кирпичных и панельных домов. Внутри все напряглось, я готовился, что из какого-нибудь подъезда или окна выскочит с диким воем стая триморов, но ничего не произошло. Все так же тихо и безжизненно. Полная противоположность ушедшему дню. Похоже, вчера был конец света, а сегодня наступила новая эпоха.