– Ты же со мной… Все уже знают! Докажи теперь! А еще чего-то…
Она ударила его по лицу. Не ладонью, не пощечину дала, а кулаком ударила умело, по-мужски. Вадька отпрянул, а Людмила быстро пошла вперед, и волосы ее уже не трепетали и не сливались с солнцем, а торчали над худой длинной шеей бесформенной кучей рыжих стружек. И грация, что была в ней минуту назад, исчезла. «Дура! – со злостью подумал Вадька и догонять не стал. – Ромка прав. Корчит из себя девочку…» Он покрутил оставшуюся в его руках Людмилину сумочку. В ней что-то бренчало и шелестело. Ему захотелось трахнуть сумочку об асфальт так, чтобы брызги разлетелись в разные стороны, чтобы памяти не осталось. Однако не бросил сумочку, а нацепил на шею, как носят сумки автобусные кондукторы, и вышел на середину дороги ловить попутную машину.
Автомобили шли, не сбавляя скорости, и Вадька шарахался от каждого, размахивал руками, кричал, но никто не останавливался. Мельком он видел довольные, ленивые лица, неестественно крупные загорелые руки, властно обхватывающие руль, хохочущих мужчин и женщин на задних сиденьях. Кто-то нехотя погрозил пальцем, не шали, мол, юноша, на дороге, кто-то на ходу вышвырнул пустую бутылку, и она не разбилась, ударившись, а с дребезжанием покатилась к бордюру. Лишь какая-то девица в синей «Волге» повернулась к Вадьке и долго на него смотрела, объясняя что-то своему спутнику, наверное отцу. Лицо, смазанное скоростью и блеском стекла, маячило белым пятном, пока даль и горячий воздух не растворили и лицо, и синюю машину. Вадька не пытался больше останавливать попутную, встал на осевой линии, высокий, длинноногий, безразлично провожал глазами зачастившие автомобили и чувствовал себя страшно одиноким, никому не нужным; и будто весь мир от него отгородился, спрятался за стеклами, шторами, японскими жалюзи и проносится мимо, замечая его на дороге как помеху, не более, и никому нет дела, что у Вадьки противно на душе, что он остался один. С трудом запихав руки в узкие джинсовые карманы, Вадька ссутулился и побрел серединой дороги к городу, Ему сигналили, но он не оглядывался.
У знака «Остановка запрещена» тяжелый панелевоз, обогнав Вадьку, заскрипел тормозами, из кабины высунулся шофер, коротко стриженый жилистый парень лет тридцати пяти.
– Эй ты! – крикнул он. – Иди-ка сюда! Вадька подошел:
– Чего?
– Садись. Нашел место для прогулок.
Когда Вадька забрался в кабину, шофер недовольно спросил:
– Лет сколько?
– Двадцать четыре.
– А ума все нет,- определил шофер. – Что, с девчонкой поссорился?
– Нет, – сказал Вадим, – не поссорился. Так…
– Судьбу испытываешь? Знал я одного такого. По Верхоянску. Все храбростью козырял: плевал, говорит, я на эту суету. Удачливым себя считал, заработать больше всех хотел.
– И что? – с любопытством спросил Вадька.
– Ничего. В одиночку на зимней трассе ездить запрещалось – четыреста верст, шестьдесят морозу. Уехал один… Нашли через день. Полетела коробка скоростей, залез под машину. Короче, машина скатилась и баллоном придавило кисть руки. До половины лишь сумел кость перегрызть. Замерз. Шестьдесят градусов не шутка.
– Анекдот, – сказал Вадька.
– Дура ты, – буркнул шофер и прибавил скорость.
Вадька помолчал, обдумывая, и вдруг спросил:
– На колеса там заработать можно?
Шофер насупился, оглядел Вадьку и не ответил.
– Сколько за колеса пахать надо? Год? Пять?
– Пешком ходить надоело? – спросил шофер.
– Колеса – первое дело, – вспомнил Вадька Ромкины слова.
– Попробуй, может, и заработаешь, – безразлично сказал шофер и всю дорогу до города больше с Вадькой не разговаривал.
А Вадька смотрел вперед и несколько раз поймал себя на мысли: вот-вот из-за поворота мелькнет фигура Людмилы с тающими на солнце волосами.
Вадька жил в двухэтажном старом доме, зажатом с двух сторон новыми многоэтажками. Окно его квартиры (девять квадратных метров) выходило во двор и зияло, как снарядная пробоина, в красной, выщербленной от времени стене. Квартира осталась от матери. После работы Вадька обычно обитал у Ромки, где часто собиралась веселая компания. Летом выезжали на пляж или в лес, вечером шли в кафе или опять те к Ромке. Примерно раз в год компания распадалась, кто-то уезжал, кто-то выходил замуж пли женился и откалывался. Но проходил месяц-два, созванивались – собирались старые, появлялись новые, веселые, беззаботные, и начиналось все сначала: Ромкины комнаты, пляж, лес, кафе, опять Ромкины комнаты…