Я сажусь прямее. — Твой отец что?
Лицо Николая становится бесстрастным. "Ничего такого. Девяностые годы в России были просто особенно коррумпированным и нестабильным временем, поэтому моя семья должна была быть особенно бдительной и безжалостной».
— Точнее, твой отец. Я не позволю ему бросить эту тему, не тогда, когда я наконец получу ответы.
— А его брат Вячеслав — мой дядя. Его сын Роман теперь почти так же богат, как и мы.
"Ага." В любое другое время я бы ухватилась за возможность узнать больше о большой семье Николая, но сейчас я сосредоточена исключительно на его отце. Я позволяю ему накормить меня еще парой порций десерта и, проглотив, осторожно спрашиваю: — Так что же приходилось делать вашему отцу, чтобы оставаться на вершине в девяностых?
Глаза Николая приобретают более зеленый оттенок янтаря. «Ничем не хуже любого другого олигарха его поколения: много подкупа, немного шантажа и рэкета, немного физического принуждения и — когда требуется — насильственное устранение препятствий. Тактика, которую вы могли бы отнести к области организованной преступности, за исключением того, что в то время это была стандартная бизнес-стратегия в России. И дело было не только в олигархах — правительство использовало тот же набор инструментов. В какой-то степени это все еще так; законность и преступность — очень гибкие, постоянно развивающиеся понятия в моей стране, каждое из которых имеет много возможностей для интерпретации».
Я изо всех сил стараюсь сохранять нейтральное выражение лица, даже когда мои руки покалывают от холода. Физическое принуждение и насильственное устранение — это очевидные эвфемизмы пыток и убийств. И это то, что он считал стандартной бизнес-стратегией?
Молотовы могут и не быть мафией в формальном смысле этого слова, но в некотором смысле они даже более опасны.
— Ты поэтому привел сюда Славу? Потому что Россия такое беззаконное место?» — спрашиваю я, не в силах помочь себе. Это еще одна загадка, которая гложет меня, и хотя я намеревался сосредоточить этот допрос на его отце, я не могу упустить шанс получить некоторые ответы на этот счет.
После того, что он только что рассказал мне о своем доме, я не могу винить его за то, что он хочет вырастить своего сына как можно дальше от России.
— Нет, зайчик. Его красивый рот приобретает циничный изгиб, который он так часто носит. — Боюсь, я не очень хороший отец.
«Так почему ты здесь ? Ты обещал, что расскажешь мне. На самом деле он ничего подобного не обещал. Все, что он сказал во время видеозвонка, когда я расспрашивал его об этом, было то, что это долгая история.
Он должен помнить и об этом, потому что его глаза весело блестят. «Хорошая попытка». Он смотрит на почти пустой поднос. — Ты сыт или хочешь еще чего-нибудь?
Я так наелся, что мой желудок вот-вот взорвется, но я пока не хочу, чтобы он ушел. Не тогда, когда мы только подходим к вещам, о которых мне не терпится узнать. — Я бы хотела немного фруктов, — говорю я с надеждой. «Может быть, ягоды, если они у тебя есть? И кофе. Я бы хотела кофе.
Он выглядит еще более удивленным, но поднимается на ноги, не споря. "Хорошо. Я скоро вернусь."
Поцеловав меня в лоб, он берет поднос и уходит.
11
Николай
Я все еще улыбаюсь, когда захожу на кухню. Мой зайчик так чудесно прозрачен в своих попытках манипулирования. Ты обещал мне . Все, что я мог сделать, это не схватить и не поцеловать ее на месте, тем более, что, когда она это говорила, она слегка надула нижнюю губу, как льстивый ребенок.
Мне нравится, что теперь она меньше меня боится, что вместо ужаса в ее хорошеньких карих глазах читается любопытство. Я делал все, что мог, чтобы держать зверя внутри меня на поводке в ее присутствии, чтобы она чувствовала себя комфортно и в безопасности, и, похоже, мне это удается, что оправдывает всю сдержанность. Ну и что, если мои руки чуть ли не трясутся от желания прикоснуться к ней, крепко прижать ее к себе, пока я глубоко ввожу себя в ее гладкое теплое тело?
Я могу быть терпеливым.
Я могу быть нежным.
Я могу заботиться о ней, как чертов евнух, если это нужно, чтобы стереть воспоминания о рассказе моей сестры из ее памяти.
Не то, чтобы это могло случиться. Я знаю, куда вела Хлоя со всеми своими вопросами. Она хочет знать всю историю, и я не могу ее винить. Кофе, ягоды — это только предлог. Чего она хочет, так это больше времени со мной, больше времени на расследование, и я должен решить, сколько правды я готов ей рассказать, если таковая имеется.