Не знаю, сколько я пролежала недвижимым бревном, но постепенно меня начало трясти. И эту дрожь было не остановить. И становилось хуже и хуже, хоть я и боялась разбудить уставшего мужчину. Поэтому и рыданиями, которые подступили к горлу, давилась… Но и это было не в моих силах остановить. И постепенно всхлипы становились громче, а дрожь сильнее. Даже отняла руку у мужчины и попыталась зажать себе рот. Толку от этого было ноль. Плакать после всего ужаса пережитого за последние часы, хотелось нестерпимо и слёзы сами собой соскальзывали с ресниц. Организм избавлялся от стресса доступным ему способом. И я давилась воздухом, слезами, соплями, свернувшись калачиком, обняв себя руками и уткнувшись лбом в подушку Форуха. Истерика была полномасштабной и неконтролируемой. Наверное, предчувствие её, толкнуло меня искать комнату ас Олиани и напрашиваться на его общество. Только это не спасло меня от осознания всего того, что видела сегодня мельком.
— Тише, тише, — разобрала где-то на грани слышимости — не в состоянии была воспринимать реальность.
Форух проснулся, и сейчас склонился надо мной. После встал, а подробностей, сквозь пелену слёз, того, что он делал, было не видно. Почувствовала как губ коснулось что-то холодное, и не сразу опознала посудину для питья. Зубы стучали о край стакана, а мужчина ласково меня уговаривал:
— Ну, давай же… Выпей, станет легче.
Приподнял меня так, чтобы пить было удобней и наклонил стакан. По губам, на подбородок потекла прохладная жидкость и я рефлекторно глотнула и тут же оттолкнула руку Форуха, закашлявшись и пытаясь отдышаться. Горло обожгло, но стакан снова был поднесён к моим губам и мужчина настойчиво повторил:
— Выпей. До дна.
Давясь и захлебываясь, я делала глоток за глотком, пока стакан не опустел.
— А теперь ложись, — велел мужчина, снова укрыл меня одеялом и обнял поверх него, устроившись рядом. — Т-с-с… Не плачь, всё пройдёт. Всё в этой жизни проходит.
Меня всё ещё трясло, но уже не так сильно. Приятное тепло и расслабленность разливались по телу. И потянуло выговориться… Что там я несла в этот момент, впоследствии в подробностях вспомнить не удалось. Что-то о том, как тяжело было пережить смерть родителей и о том, как это страшно, когда вокруг такое… И о том, что я никогда столько не пила, и, кажется, пьяная… Много всякой ерунды и мусора из меня вылилось в этот момент. Хмель развязал мне язык и я даже заявила, что Форух очень даже симпатичный. И мне очень-очень жаль, что он женат, иначе бы я на нём женилась.
Мужчина терпеливо слушал меня, гладил по голове, прижимал к себе и улыбался на некоторые мои заявления, вроде женитьбы, а потом прошептал:
— Одно твоё слово, и я разведусь.
И вроде бы шутил, или не шутил… Но даже сквозь пьяный дурман, удивилась собственному заявлению:
— Разведись.
А потом, кажется полезла к ас Олиани целоваться, что-то рассказывая о том, что пусть лучше он будет первым, а не какие-нибудь ублюдки… Здесь он, по-моему, обиделся, потому что выпустил меня из объятий и поднялся с кровати. Сказал холодно:
— Графиня, вы не в себе сейчас. Не говорите того, о чём можете впоследствии пожалеть. Вам лучше поспать, сегодня мы с вами более не сможем никуда перейти. Вы не в том состоянии, чтобы держать контроль над переходом. Оставаться здесь тоже опасно, но у нас с вами нет выбора. А я всё-таки поработаю.
Я с ним не согласилась и потребовала, чтобы он тоже отдохнул, отказываясь спать без его дружеского участия и поддержки… Раз уж я в любовницы не гожусь, то хотя бы другом он согласен быть?
— Другом? — переспросил меня мой защитник, о том, что когда-то он был моим тюремщиком, как-то быстро забылось. — А если я хочу быть больше чем другом вам?
— Тогда почему ты ушёл? — не знаю, получилось ли улыбнуться кокетливо и глянуть так же.
Мир плыл перед глазами, и язык ворочался с трудом и я точно не отдавала себе отчёта в том, что творю сейчас.
— Вы не в себе, — повторил ас Олиани терпеливо. — Вы просто хотите забыться, действуя под воздействием алкоголя. А мне этого мало. Я хочу большего. Я хочу чтобы вы меня любили и вами двигала не благодарность, а искреннее желание быть со мной. Я готов сколько угодно пробыть рядом с вами в роли друга, раз уж вам так хочется… Пусть это и невыносимо сложно для меня. Но в роли любовника… только если вы меня любить будете.
— Всё или ничего, — пробормотала себе под нос. — А почему ты тогда приставал ко мне?
— Я? — удивился мужчина.
— Да, да, ты. Когда держал меня взаперти, — довольно хихикнула, наблюдая за мучительной борьбой чувств, исказившей лицо собеседника.
Форух молчал, явно колеблясь, говорить или нет… И я сказала за него:
— Думаю, я тебе очень нравлюсь. И это легко проверить, — скинула одеяло с себя, и села, качнувшись. — Ой, упаду… — пискнула, пытаясь удержать равновесие.
Потом потянулась к пуговичкам платья, изогнуться так, чтобы достать до спины, оказалось неожиданно сложно.
— Что вы делаете? — спросил меня тихо ас Олиани, лица его в этот момент не видела, полностью увлёкшись процессом расстёгивания пуговиц.
Сползти с кровати тоже было нелегко, и я не стала отвечать на этот вопрос, сосредоточившись на движении вперёд.
— Ленора, — с предостережением в голосе обратился ко мне Форух. — Прекращайте.
— Я только хочу проверить, — ответила обиженно и насупилась. — Должна же я понимать, как ты ко мне относишься… Я просто не знаю, что думать о том, что ты делаешь для меня. То ты запираешь меня, то книгу отдаёшь про амулет, то вытаскиваешь из серьёзной передряги. А ты знаешь, — перескочила я на другую тему, встав, наконец, с кровати. — Король хотел сделать меня своей любовницей.
— Ленора, ложитесь обратно, — воззвал ко мне мужчина, почему-то не торопясь помогать мне в этом деле.
— Вот ещё, — ответила капризно, приспуская платье с плеч. — Тебе нравится, когда плечи открыты? А когда я пою? — спросила, не дождавшись ответа на первый вопрос.
— Ленора, — в голосе Форуха послышалась мольба. Или мне это показалось? — Ну, вот что ты делаешь? — спросил он меня грустно. — Завтра, когда проснёшься, будешь обо всём жалеть. Да ещё и меня возненавидишь.
— Кажется я пьяная… И кажется я тебя люблю, — заявление, наверное, было далёким от истины, но в тот момент я соображала очень плохо. — Надо же в этой жизни кого-то любить. Почему бы не тебя? У меня никого нет… Вот совсем никого. Только ты есть, — всхлипнула, слёзы снова решили напомнить о себе. — Никого у меня нет… — и стало так жалко себя, так сильно жалко, что я шмыгнула носом раз, а потом и ещё раз, забыв о том, что только что собиралась сделать.
— Ленора, Ленора, — покачал головой мужчина и подошёл ко мне.
Обнял, прижал к себе, подтянул платье повыше и прошептал.
— Вот доберёмся до Империи. Я разведусь и смогу быть рядом столько, сколько ты захочешь, — потёрся щекой о мои волосы, продолжая держать меня в объятиях.
— Обе-щаешь? — спросила всхлипнув.
— Обещаю, — ответил Форух. — А теперь ложись и поспи. Все личные вопросы мы выясним с тобой завтра, на трезвую голову. И если ты захочешь вообще об этом говорить.
Сопротивляться, когда он снова уложил меня на кровать и укрыл, не стала. Постепенно жажда деятельности сходила на нет, и я расслабленно уплывала в мир сновидений, когда в дверь постучали.
Глава 4
Кошки-мышки
Спать хотелось сильно, очень сильно. Но пришлось подняться с постели и принять помощь Форуха, который торопливо застегнул на мне платье.
— У нас есть время, — говорил он, пока возился со мной. — Толпа бушует пока в центре городка. Но не так много его, как хотелось бы. Отдохнуть не получится. Уходим прямо сейчас. Алкоголь придётся экстренно выводить из организма. Ощущения будут не самые приятные. Но выбора нет. Пытаться прорваться в автомобиле сквозь самый разгул только что вспыхнувшего бунта — самоубийство. Постарайтесь, вопреки плохому самочувствию, которым вас наградит похмелье, сосредоточиться на переходе. От этого очень многое зависит. Все силы без остатка уйдут на этот путь. Недостаток сил может привести к тому, что вас или меня выбросит из перехода обратно. И то не факт, что в то же самое место, откуда мы уходим. Поэтому сосредоточиться так важно. Каждая капля внимания и сил может дорогого стоить в этой ситуации, — завершив с моей одеждой, Форух взялся за моё опьянение.