Как только я собралась засыпать, почти уснула уже, в мою дверь кто-то тихонько постучался. Я уже очень хорошо знала этот стук. Мачеха бы не стала стучать, она давно присвоила себе квартиру папы и мамы, будто это – ее жилье, а отец не стучал бы так долго и тихо, а всего лишь раз и очень громко, а потом бы вломился без приглашения. Я уже выучила своих родных даже по стуку в дверь. Это был Коленька, никто другой больше не мог. Да и тем более, эти двое сейчас заняты своими проблемами и всё еще сидят по разные стороны баррикад, поддерживая тишину. Правда, я знаю, что недолгую. Это всего лишь затишье перед бурей. Так что, им нет надобности, чтобы интересоваться мною, впрочем, как и обычно. Я уже привыкла к этому, и давно смирилась. Ладно, хватит размышлений, этих мысленных поездов в голове. Мой мозг устал. И я устала. Очень. Нужно что-нибудь ответить братишке, а то он и будет так стучать. Он ведь может так и целый день стучаться, тихо, но навязчиво и упрямо. Мой маленький упрямый ослик.
- Да, входи! – сказала я, не громко, и не тихо, чтобы он услышал, но чтобы не услышали мачеха и отец.
- Привет, сестренка! Я слышал всё… Почему мама так плохо говорит о тебе и о папе? – поинтересовался малыш.
- Здравствуй, малыш! Проходи, садись сюда, возле меня, на кроватку! Я не знаю, солнышко, правда не знаю, почему твоя мама так меня не любит. Я ведь не сделала ей ничего плохого. А вот почему она так не любит папу, я понимаю. Но всё же… – я остановилась, подумав, что мне даже нечего сказать, а то, что хотелось бы, то, что является правдой, не для детских ушей, тем более при том, что тетя Света хоть и та еще стерва, как сказал папа, но она – родная мать Коли, – А знаешь, не бери в голову! Твоя мама просто очень устала, поэтому и злится, говоря плохие вещи при этом. Ей просто нужно немножко отдохнуть. Вот и всё, мой любопытный братец! Ладно, не будем о плохом! Скажи, Николаш, ты поел уже? – при упоминании еды, мой живот машинально начал урчать, меня сосало под ложечкой, и болел желудок, я еле сдерживалась перед Николкой, чтобы не скрючиться в позу эмбриона.
- Оль, а ты сама то хоть ела? – испуганно спросил Коля.
- Не бойся, котенок, ела. А на урчание не обращай внимания. Желудок просто, когда еду переваривает, то урчит. Да и чувство голода у него просыпается куда раньше, чем у самого человека, намного раньше, чем приходит нужный момент, чтобы наконец-то насытиться чем-нибудь. – попыталась я увернуться от ответа, солгав брату.
- Ну, смотри мне, я ведь должен беречь тебя и защищать! Я же мужчина, а ты – женщина! Я должен стоять за тебя горой! – гордо молвил братец.
Было приятно слышать такие слова от брата, но в то же время я понимала, что он еще не мужчина, он всего лишь ребенок десяти лет отроду. И он никак не может защитить меня от моих проблем, от злых языков, от судьбы, от ошибок и их последствий, и даже от его собственной матери, моей мачехи, и нашего отца. Да он и себя то не может толком защитить. Чуть что, так сразу плачет. Ранимый он у меня мальчик, и нельзя его за это винить или осуждать. Слезы – признак присутствия души, такой тонкой, ранимой, по-детски наивной и чистой, словно родниковая вода. Он ведь у меня невинный, непорочный мальчик, и в своей жизни не совершил ничего худого, кроме своего непослушания. Он даже животинке никакой не навредил, даже когда мелким совсем был, то знал, что всем живым существам может быть больно, и с ними нужно быть острожным. Именно поэтому, я должна защищать его, а не он меня. Я старше него, я опытнее, я больше всего знаю и умею, и я могу за себя постоять, в конце то концов. И даже постоять за кого-то. Так что, я не пропаду, а вместе со мной и мой Коленька. Но я рада, что у меня растет такой прекрасный брат, который уже называет себя мужчиной и соответственно себя ведет, несмотря на отчаянные попытки мачехи и отца испортить его, сломать в нем этот потенциал. Но я то ведь знала, всегда знала, что так не будет никогда, что никогда, ни у кого, ни за что на свете не получится это сделать. Моего Николашу ничем не проймешь! Вот так вот! Это ведь мой мальчик, мой маленький братишка. И я горжусь им. Эх, если бы я только была осведомлена, что еще плохо знала своего Коленьку, и он уже давно делал всякие мелкие проступки. Мелкие, но плохие, в любом случае. И с этим что-то нужно было делать. Только вот что… это мне пока было непонятно. Пока я размышляла, Коля уже прилег возле меня, скрутившись калачиком, и прижавшись крепко ко мне, держа меня за руку. Да он уже спит! И сопит в две дырки. Вот соня! Я осторожно, боясь разбудить его, накрыла нас одеялом, поцеловала Коленьку, обняла легонечко, и тоже незадолго уснула. Вот так и прошел этот сумасшедший день. Благо, что ругани из кухни уже не было слышно. Иначе нам с братиком необходимо было бы уйти куда-нибудь погулять, чтобы не слышать всего этого, не становиться снова свидетелями этого дурдома, которым мы оба уже сыты по горло. Да уж, что тут скажешь… Но иногда мне бы хотелось никогда не засыпать, чтобы не видеть снова и снова тот день, когда я потеряла самого родного человека и вместе с ним, всё, в том числе и себя, чтобы не видеть эти кошмарные сны. Я бы всё за это отдала. Лучше уж слушать ругань мачехи и отца, чем вновь и вновь видеть, как гибнет твоя мама, и не иметь никакой возможности, даже самой маленькой, чтобы ей помочь. Что ж, надеюсь, сегодня тетушка Ночь меня помилует и не станет показывать мне никаких снов. Не хочу больше ни о чем думать. Хочу наконец-то спокойно пережить хотя бы эту ночь, спокойно поспать, чтобы с утра пораньше проснуться бодрой и полной сил и энергии, а потом тихонько разбудить брата, собраться вместе и уйти гулять. Не хочу, чтобы мы опять всё это слышали с самого утра. В особенности, чтобы это снова слышал Коля. Мне то плевать как-то уже. Привыкла за столько лет. А вот за него у меня болело сердце. Нужно завтра отвести его на качели возле соседнего дома. Он там еще не был после ремонта двора. Заодно сама развеюсь. Нам обоим не помешает прогулка на свежем воздухе. Что ж, сладких снов, малыш! Завтра нас ждет трудный, но надеюсь, хороший день. И нам многое предстоит увидеть и сделать вместе. А пока, спи, мой хороший, спи, мой родной… И вот, глаза сомкнулись, и всё, что я уже видела – это глубокая темнота внутри меня. Ничего более.