Всему есть своя цена
Темнота куда-то рассосалась так же быстро, как и пришла. Сквозь тонкую ткань старых занавесок струились лучи света. Это солнышко просыпалось. Я еще не могла открыть глаза, но яркий солнечный свет на рассвете уже слепил меня, даже через тонкую кожицу век. Изо всех сил я постаралась приоткрыть эти два яблочка, которые передавали моему мозгу картину всего окружающего мира, и позволяли мне видеть и наслаждаться этим, чтобы проверить спит ли братишка. Я аккуратно приподняла голову с подушки. На часах было восемь утра. Слава богам, малой еще спал. Значит, можно было еще немного вздремнуть. Сегодня Коленька уснул у меня в комнате. Я не стала его будить вчера вечером. Он слишком устал после событий вчерашнего дня, поэтому я решила дать ему отоспаться, как следует, прежде, чем мы с ним пойдем немного развлечься и отвлечься от домашних семейных проблем. Но даже, если я и могу подремать, то ухо всё равно нужно держать востро. Ведь папа или мачеха могли в любой момент ворваться в комнату и нарушить такой сладкий сон и покой братика. Мне следует охранять Колю и его сон от лап этих упырей. Пусть лучше сосут энергию у меня, чем у этого невинного ребенка, всего лишь маленького мальчишки, которому не следовало бы видеть и слышать то, что уже видел и слышал он. За все эти годы он и так уже многого насмотрелся и натерпелся, бедняга. Потому, уж лучше я возьму удар на себя. Мне как-то привычнее получать на орехи просто так, потому что влезла не туда, попалась под горячую руку, пришла не в самое подходящее время, или же мачеха была очень рассержена, а отец еще и изрядно пьян. Это не было что-то из ряда вон выходящим. А вот Коля такое переносил плохо. Бывало, что после таких столкновений со своей матерью или отцом, он даже со мной часами не разговаривал. Сидел на кровати, собравшись в маленькою кучку и подобрав ноги к себе, согнутые в коленях. Он смотрел в одну точку, а по маленьким розовым щечкам бежали такие искренне печальные слёзы. Иногда, смотря в глаза своего брата в такие моменты, я не узнавала его взгляд: обычно, он смотрел на меня словно самый обыкновенный ребенок – спокойно, с искринкой радости и долей детской наивности, с теплотой и настоящей братской любовью. Но тогда взгляд был совсем другим. И, откровенно говоря, он меня очень сильно пугал. Ведь на меня смотрели глаза израненной собаки, наполненные жалостью, злостью, грустью, желанием отомстить и, в то же время, полной беспомощностью. Малыш выглядел таким взрослым, и на меня словно глядели глаза взрослого мужчины, которые так и проговаривали «Хорошо бы было, если бы моей мамы, как и твоей, не было вовсе!». И это ужасало. Мальчик настолько был напуган и загнан своими родителями в тупик, что не видел иного выхода, как думать о том, что было бы, если бы его матери не стало. Он даже, как-то раз, спросил у меня о том, хотела ли бы я вернуть свою мать к жизни, зная, что она такая же, как его. Коля поставил меня в неловкое положение. Ведь вопрос был спорным. Я не знала, что ему ответить. Я точно знала, что моя мама не была такой, что она была доброй и самой хорошей. Но я не могла знать, поверит ли он моим воспоминаниям из раннего детства или же скажет, что я не могу этого помнить и просто хочу солгать ему, чтобы защитить свою мать. Коленька ведь у меня хоть и малой еще, а удалой. Он очень умный мальчишка и уже многое понимает и знает. Временами я так рада, что у меня такой умный брат, но иногда я чувствую себя глубоко несчастной из-за того, что ему пришлось пережить в столь раннем возрасте, чтобы обрести этот ум и опыт. И, что мальчику до сих пор приходится переживать изо дня в день. Ему всего десять, а он уже не верит людям. Что же будет дальше… Ведь уже сейчас, Николаше очень трудно адаптироваться к социуму, общество его не принимает, будто он прокаженный какой. Почему же люди такие жестокие? Он ведь всего лишь ребенок! Ни в чем неповинный. У Коленьки совсем нет друзей-одногодок. Малыш настолько закрылся в себе, что ни с кем не может познакомиться, постоянно выдумывает себе воображаемых друзей, разговаривает с ними, делится самым сокровенным, играет и гуляет с ними, и делает с ними всё то, что обычно дети делают с нормальными, реально существующими друзьями. Меня это так пугало, что я даже подумывала отвести его к какому-то детскому психологу. Только была одна проблема: не было денег на такие расходы. Хорошо, что хоть на какую не какую еду, а хватало. Но я, как не старалась, не могла стать тем психологом, найти тот самый подход, который так нужен, так необходим сейчас моему братишке. Я ведь отлично знала, что в школе и во дворе над ним все мальчишки издевались. Да и девочки тоже. Дети очень жестоки, потому что жестокость их родителей для них очень заразна, словно вирус на подобии ветрянки, который очень легко и быстро передается воздушно-капельным путем и стремительно развивается, иногда оставляя последствия на всю оставшуюся жизнь. И с этим ничего нельзя было поделать. Но был у Коли один друг постарше – Костя Ломаченко, соседский сын. Ему пятнадцать лет. У мальчика также нет других друзей, кроме моего Коли. Костя был большого роста, сильно худой, с большими синяками под глазами, словно его пытали и держали где-то в подвале без еды больше месяца. Его глаза были карего-карего, чуть ли не черного, цвета, как два уголька. Волосы тоже темные, почти что черные, местами обгоревшие от солнца. Кожа смуглая, золотистого цвета. Нос большой и скрюченный, как будто рыболовный крючок. Губы тонкие, сложенные в нитку. Честно говоря, он был больше похож на сына моей мачехи, чем мой Коленька, но нет, Ломаченко не был сыном тети Светы. Мать парня умерла при родах. Костя почти никогда не улыбался. По крайней мере, я редко видела его улыбку, очень редко. Видимо, на это у него были свои, какие-то причины. Но я не слишком горела желанием углубляться в это, не слишком хотела знать, что же это были за причины. А зря, мне бы стоило получше знать друзей моего брата. Но его внешность и несколько других параметров – это всё, что я знала об этом смутном парнише.