Потом… Потом прошло некоторое время. Одинцов и Бородин (Лёнькины институтские друзья) натянули маски лисы и волка и отправились на улицу пугать прохожих. Но их никто не пугался. Алька сидела в кресле, Витюха – на ручке кресла. В ванную зайти было невозможно, потому что Ксюха пошла туда мыть руки, заперлась на задвижку и уснула. Звонила её мать и настоятельно требовала Оксаночку к телефону. Ивановы оправдывались. На кухне мрачный Джеки терзал гитару.
– Пойдём, – вдруг произнес Витюха. И Алька пошла за ним из зала, где шум, смех, музыка и танцующие люди, по узкому коридору в маленькую спальню. Он толкнул её на кровать, сам лег рядом. Темнота, розы и незабудки, сумасшедший восторг… И в последний момент Альке вдруг стало страшно. Нет, не оттого, что могут зайти хозяева или кто-то из гостей, включить свет – об этом она в тот момент даже не подумала. И ни о Наташе с её глиняной статуэткой не вспомнила, ни о Томке на краю крыши. Просто какой-то ужас её охватил, без всякой причины.
– Не надо, – прошептала Алька. Финист, видимо, понял её по-своему. Соскочил с кровати, коротко бормотнул:
– Извини.
Алька рванула за ним, на ходу расправляя измятый подол платья. И в прихожей резко притормозила: Витюха уже о чём-то весьма живо беседовал с Ивановой, обнимая её за талию. Алька ушла на кухню и села на пол рядом с холодильником, размазывая слёзы по щекам. Джеки перестал играть и удивлённо так на неё посмотрел. Вошла Танька, наклонилась надо ней и задала глупейший в мире вопрос:
– Ты чего?
– Ви-тька… – всхлипывая, произнесла она.
– Что – Витька? Сказал что-нибудь обидное? Или, не дай бог, приставал к тебе?
– Ага… А я-то, дура…
– Гос-споди! – воскликнула Танька, хлопнув себя по бёдрам. – Да он сегодня ко всем приставал. Даже ко мне. Даже к беременной Маринке.
========== 31. ==========
Она думала, что этим меня утешит, ненормальная! Я разрыдалась ещё пуще. Танька села рядом со мной и принялась плести какую-то свою психоаналитическую мутотень. Я слушала, слушала, и до меня постепенно доходило, что она (как и Наташа, как и Витюха!) считает меня девственницей. Чёрт побери, подумала я, а ведь в каком-то смысле это правда, если иметь в виду не физиологию в чистом виде, а психологию или что-то вроде того. Встречи с Володькой были глупой игрой. Меня там не было ни капельки – была выдуманная взбалмошная дамочка, она забавы ради вытворяла такие фокусы, от которых меня-настоящую пробирал холодный пот. С Витюхой хотелось быть искренней – и с блеском отрепетированная на Володьке стратегия обольщения разлеталась в клочья. Проклятые розы и незабудки лишали ум холодной ясности, а тело – привычной податливой лёгкости. Заторможенная, замороженная, с распухшим от слёз носом – милая, где твоя хвалёная сексуальность? Твой диагноз – затянувшийся переходный возраст, твоя задача – как-то пережить это и через пару лет хотя бы чуть-чуть повзрослеть. Вот что я сказала бы себе, будь я Танькой – Танькой, знакомой со всеми подробностями запутанной ситуации. Но она говорила совсем другие слова, потому что не знала ничего. Не могла же я ей рассказать, в самом деле! Ей одной – ещё может быть, но Джеки так и не уходил с кухни.
Потом – не помню, что было. И, наконец, семь утра, снег растаял, мы идём домой по лужам.
– Женька, – говорю я, – ты забыл у Ивановых гитару.
– Это не моя была, – отвечает он, – это Финиста.
Мы с Танькой промочили ноги, у неё на левом сапоге подошва отстаёт, а у меня так и вообще оба хлюпают. Ужасно хочется пить. Заглядываем в магазин. Там ни пива, ни газировки. Вообще никаких продуктов. Только жвачка и туалетная бумага. За пустым прилавком печальная продавщица.
– Ничего нет, ребята, – вздыхает она. – Все раскупили. Праздник всё-таки.
========== 32. ==========
Дома был мамин пирог с капустой на огромном противне величиной с половину стола. Близняшки похвалились обновками: у одной в ушах серьги с длинными висюльками, у другой на тонком запястье браслет из деревянных бусин. Далька прыгала в обнимку с большущим жёлтым Винни-Пухом.
– Слушай-ка, – сказала она, усаживая медведя за стол, – ведь я знаю, что Деда Мороза не бывает. Но подарки-то появляются! И не мама их покупает, точно. Такие медведи у нас ни в одном магазине не продаются.
Медведя Алька привезла из Ярославля. Мама всё это время прятала его в шкафу для белья, на своей полке. Приятно, однако, чувствовать себя Дедом Морозом.
Вечером папа поменял замок в Алькиной квартире, и она вернулась к себе.
А на следующий день – на работу: позвонила Алёне – взяла информацию о новогодних ёлках и заодно убедилась, что Васька в лагере. Замечательно! Устроила. Сбагрила. Сплавила. С глаз долой, из сердца вон. Счастье – это когда никто не мешает, не толкает под руку, не лезет с вопросами.
Васькины стихи и Алькину заметку «Маленький поэт» поместили в первом номере нового года. Конопатый пацанёнок улыбался читателям с четвёртой страницы газеты, где кроссворд, реклама и советы огородникам.
Прошли праздники. Утром редакция пила кофе в «красном уголке». Дверь скрипнула – и в комнату отдыха заглянула знакомая мордашка. «Прогуливает школу, поросёнок!» – подумала Алька.
– Ты почему…– строго начала она. И осеклась. Васька был какой-то не такой. Совсем новый Васька. Не в старом помоечном пальто и не в подаренном сером, а в синем пуховичке, в суконном берете, натянутом до бровей, в аккуратно отглаженных брюках. За ним вошла женщина – немолодая, с болезненным сероватым лицом.
– Спасибо вам, – произнесла она, – за заботу.
Не то с горечью сказала, не то со злостью. Без приглашения присела к столу. Вынула из сумочки и развернула газетный лист.
– Это кто же вам позволил про нас такие вещи писать? Это с чего же вы взяли, что наша семья неблагополучная? Это он, – женщина кивнула на мальчишку, – вам сказал? Так он скажет. Он скажет…
Алька поморщилась.
– Извините, – сказала с мрачной усмешкой. – Но он к нам приходил в таком виде, знаете…
– Не уследила, – вздохнула женщина. – Трое ведь у меня их, таких вот оболтусов. Без мужа ращу, одна. Муж умер три года назад, электричеством убило. А я без работы, попала под сокращение. Вот и бедствуем. Не по своей ведь вине, не по пьяному делу. Так нельзя же всех под одну гребёнку.
Корректор, женщина примерно её лет, налила посетительнице кофе. Вадькина мать поднесла кружку к губам, судорожно глотнула. Закашлялась.
– Ведь он, паразит, меня обманывал, – продолжила она свой скорбный монолог. – Ведь он в школу две недели не ходил. С ребятами у него какой-то конфликт вышел. Побить грозили. Он и не ходил.
«Построю дом для всех друзей…» – вспомнила Алька.
– С утра по улицам болтался, – всхлипнула женщина, – потом – к вам. Домой придёт к вечеру, будто после продлёнки. И уроки все сделаны. Ведь только вчера, гадёныш, признался.
– Зачем вы его так? – сказала Алька. – Ведь признался же всё-таки.
========== 33. ==========
Алька провожала Митю в армию. То есть, она, конечно, по заданию редактора пошла к военкомату на последнюю отправку осеннего призыва. Ничего себе осенний – в январе! А весенний призыв, ей сказали, с февраля начнётся. Почти без перерыва. Армия представилась Альке гигантской машиной, требующей все больше и больше живого топлива. Конечно, в её газетной заметке такой фразы не будет. Отделается сухими цифрами, без эмоций. Но жутко понимать и чувствовать это, жутко и тяжело.
Призывников было всего пятеро. Кто-то пришёл с родителями, другие – с развесёлой компанией пьяных приятелей. Митю сопровождали мама, папа, какие-то деревенские тётушки и однорукий дед-ветеран в пиджаке с орденскими планками под расстёгнутым пальто. Алька не сразу узнала парнишку – очень уж он смотрелся нелепым, жалким, ушастым без своей длинноволосой причёски. Она растерялась, у неё не было опыта бесед в таких случаях. Обошла остальных наголо бритых парнишек с диктофоном. Они впечатлениями делились неохотно и, кажется, неискренне. Потом вернулась к Мите, опять постояла рядом с ним, помолчала, сжимая в своей руке его ледяные пальцы. И только перед самой посадкой в автобус сказала про часовню, про то, что вчера прибегали в редакцию Генка с Кирюхой и обещали помочь Егорычу. И крикнула: