Линн была не такая. И гордилась своей непохожестью. Ей хотелось испытать все. Довести все до предела. Она жаждала абсолютной власти. Так уж ее воспитали: не считай себя главной, будь главной.
Она выросла достойной дочерью своей матери.
И вот к чему это привело…
Рука, державшая бокал, задрожала. Она отхлебнула еще виски. Набрала полный рот, глотнула. Ощутила приятное жжение в горле.
Что ж, поделом ей.
То, чем она занималась, за что несла ответственность… Те жизни, которые она разрушила, оборвала… Не лично, разумеется. Нет. Но она была там — в отдалении, за кулисами. Она дергала марионетки за ниточки. Руководила. Верховодила.
На глаза набежали слезы. Линн еще раз окинула взглядом раскинувшийся перед ней город. Вспомнила, сколько жизней она забрала. А ведь эти люди могли жить. Точно так же, как и все прочие, в машинах, квартирах, поездах… Проживать свои маленькие, жалкие, убогие жизни. Свои прекрасные жизни, недоступные ей.
Линн вспомнила о Микки Филипсе. Вспомнила прошлую ночь. На душе стало чуть легче. Они ведь сблизились, по-настоящему сблизились, а она все испортила. Пришлось. Он бы никогда не смог ее понять. Тут она вспомнила сегодняшний допрос… Он ведь почти достучался до нее. Еще чуть-чуть — и настал бы конец.
Впрочем, какая уже разница! Она могла бы все ему рассказать. Теперь все ясно. Обратной дороги нет. Она — порченый товар. Она бесполезна. Придется смириться.
Глоток. Бокал опустел. Она налила еще. Сзади послышался какой-то шум, но она даже не обернулась.
— Я войду, если ты не возражаешь, — сказал знакомый голос.
Он вышел на балкон, встал рядом, оценил открывающийся вид. Виски обжигало ей рот. Оба молчали. Для нее это было смиренное молчание. Для него молчание что-то предваряло.
— Я знаю, зачем ты пришел, — сказала она, делая очередной глоток. Перед глазами все плыло, она стремительно пьянела.
— Все могло быть иначе, — со вздохом сказал Гласс.
— Я знаю.
— Я возлагал на тебя большие надежды.
Он погладил ее по плечу.
Она не раз ощущала на себе его прикосновения. И они никогда ей не надоедали. Сейчас ей хотелось упасть в его объятья и спать, пока не закончится весь этот кошмар.
Она допила остатки виски, налила новую порцию.
— Не спеши, — сказал он, — а то все выпьешь. К счастью, я принес еще одну бутылку.
Та же марка, та же емкость. Когда он ставил бутылку на стол, она заметила латексные перчатки.
— И еще вот это. — Он вытащил из внутреннего кармана коричневый пластмассовый пузырек, потряс им у нее перед лицом. — Чтобы крепче спалось.
Она забрала пузырек, кивнула.
— Я так и думала.
— Я подожду.
Во рту было сухо, сколько бы она ни пила. Она открутила крышку, вытряхнула несколько таблеток. Проглотила их по одной, запивая каждую щедрым глотком виски.
Он наблюдал за ней.
Таблетки проскакивали легко и ничуть не горчили.
— И еще одну пригоршню, — сказал он.
Она повиновалась. Глотки виски становились больше с каждой таблеткой.
Она уже не сдерживала слез. Пусть текут. Контуры города совсем размылись из-за влаги в глазах и алкоголя в крови. А теперь еще и эти таблетки… Она почти ослепла.
Когда она начала всхлипывать слишком громко, он шикнул на нее — но беззлобно, нежно. Как мужчина, успокаивающий любимую. Она постаралась плакать тише.
Опустевший пузырек упал на пол.
— Молодец, — сказал Гласс. — Теперь уже совсем недолго.
— А ты… ты подождешь… со мной…
Он посмотрел на часы. В глазах на мгновение мелькнула досада, но стоило ему моргнуть — и досады как не бывало.
— Да. Подожду.
Ее начало клонить в сон. Голова закружилась. Она закрыла глаза.
— Выпей еще, — сказал он.
Она выпила.
— Умница.
Она снова закрыла глаза. Город уносился прочь. Балкон. Квартира. Он. Стоять вдруг стало трудно. Она услышала звон стекла, но не потрудилась даже проверить, что разбилось и где. Ей хотелось одного: отдохнуть.
Вскоре трудно стало даже сидеть. Ей захотелось прилечь.
— Можешь не провожать.
Это было последнее, что она услышала. Уже из какого-то длинного темного туннеля. Она была слишком слаба, чтобы ответить. Пусть идет.
А она устала. Страшно устала. Спать. Нужно спать. Умиротворение…
И Линн Виндзор уснула.
— Готова?
Марина, кивнув, села в машину, и они поехали в Холстед.