И вот Фэйт не стало. Донна осталась одна.
— Где она?
Донна обернулась на голос. Посмотрела на мальчика. И что-то внутри у нее сломалось. Скопившийся за долгое время гнев, который она из последних сил сдерживала, вдруг потребовал немедленного выхода.
— Нет ее больше, понял? Нет! Все, п…ц ей! Она не вернется, потому что…
Донна осеклась. Мальчик смотрел на нее так, будто его ударили по лицу. Губы у него дрожали, в глазах блестели слезы.
— Слушай, извини, я…
Бен заплакал — горько, безутешно, крупными градинами слез, как умеют плакать только дети, пережившие страшную утрату. Донна поняла, что чувствует себя точно так же, и ей ничего не оставалось, кроме как присоединиться.
— Прости меня, — сквозь слезы пробормотала она, — прости, я не… Я не хотела…
Она обняла Бена, и он не стал ее отталкивать. Поначалу не уверенный в искренности ее порыва, он скоро понял, что никого другого у него не осталось, и буквально упал в ее объятия.
— Мне страшно, — сказал он, когда перестал рыдать взахлеб.
— Мне тоже, — прошептала Донна. — Мне тоже.
— Что же мы теперь будем делать?
Его тоскливый взгляд причинял настоящую, физическую боль. Но она должна была посмотреть в эти глаза.
— Не знаю, — сказала она. — Даже и не знаю…
Пол сделал это. Просто взял и сделал. И теперь, как и следовало ожидать, сожалел о содеянном.
Он вернулся в пещеру. Выпустил Садовника. Он говорил сам себе, что на этот раз не поддастся. Устоит.
Не станет слушать плач и уговоры. О нет! Сколько бы Садовник ни кричал, сколько бы ни рыдал… Дескать, он будет вести себя хорошо, никого не тронет. Только выпусти. Он просил прощения…
Все по-старому: те же слова, те же просьбы. Всегда одно и то же.
И всегда срабатывает.
Потому что Садовник знал, что Пол — слабый человек. И он играл на его слабости, брал его измором, пока Пол, замученный укорами совести, не открывал пещеру и не выпускал его.
Конечно, слова своего Садовник никогда не держал. Едва оказавшись на свободе, он швырял Пола в пещеру и брался за старое. А Полу потом приходилось выискивать его и тащить обратно, пока он не натворил беды.
Но вот он снова в пещере.
Теперь Пол мог наконец расслабиться.
Пол знал, что Садовник сделал на этот раз. Тот сам ему рассказал. Сказал, что это была его обязанность. Божественное поручение. И что Пол должен попытаться понять. И Пол снова объяснял ему:
— Нет, ты… То, что ты делаешь… Нельзя так… Это злые поступки. Я не это имел в виду… Нет, совсем не это…
И Садовник, запертый в пещере, притворялся, будто слушает его. А потом притворялся, будто плачет. И Пол вынужден был уходить, чтобы не слышать этого. Ибо Бог есть любовь. Он — любовь. И он снова его выпустит.
Он сидел у пещеры и пытался расслабиться.
Вдыхал воздух. Подставлял лицо солнцу. Слушал журчание реки. Смотрел на воду. Смотрел, как на водную гладь падают листья.
Расслабься.
Не думай о Садовнике. Не думай о том, что нужно его выпустить.
Не слушай его вопли. Слушай только воду.
Расслабься, просто расслабься.
И не думай о том, что сделал Садовник.
И что он сделает вскоре.
Как только Пол снова его выпустит.
Роза злилась. Злилась не на шутку.
Конечно, гнев не был ей в новинку, но только не такой — быстрый, внезапный. Глубинный, нутряной. Прицельный.
Гласс позвонил ей утром. Она уже не спала. Казалось, она вообще никогда не спала. С тех пор как ей дали бессрочный больничный, ее мучила бессонница, о чем она предпочитала не рассказывать ни Марине, ни остальным полицейским врачам. Страшная, почти хроническая бессонница. Она испробовала все: обычные аптечные таблетки, сильные лекарства, рецепты, которые ей выписывал семейный врач, пробовала напиваться на ночь, заниматься спортом до полного изнеможения, даже принимала долгие горячие ванны. И ни одно средство не срабатывало.
Поэтому пришлось учиться жить в состоянии вечной сонливости. Учиться лежать по ночам в кровати и глазеть в потолок. Она закрывала глаза и проигрывала фильм на экранах своих век. Всегда один и тот же фильм. Всегда.
Она на яхте, неподвижная, ее трогают эти руки… Она борется, она проигрывает…
Тогда она открывала глаза — и видела те же стены, тот же потолок, свою спальню. Тишина, тени. И Роза. Одна. Неизменно.
Она даже пыталась уйти с головой в секс. Без любви, разумеется: в подобной близости она сейчас не нуждалась и не хотела, чтобы кто-то лез ей в душу. Нет, обычный секс. Просто чтобы взбодриться, почувствовать себя желанной. Живой. Чтобы рядом лежало чье-то тело и тени не могли подступить к ее кровати. Чтобы она смогла наконец уснуть. Но и это не подействовало: она довольно скоро уяснила, что не выносит ничьих прикосновений. И ей противно было лежать с кем-то рядом всю ночь. Заснуть она все равно не могла и только смотрела на очередного постороннего мужчину, с ужасом считая минуты до того момента, когда он проснется и снова начнет домогаться ее, принуждать, заставлять…