Впереди забрезжил свет – коттеджный городок разбавлял иллюминацией сгустившуюся тьму. Тучи прорвались: капли дождя зачастили, превратились в холодный душ. Мягкие тапочки Даши беспомощно чавкали по грязи, ноги и руки оледенели. Она посмотрела на себя со стороны и ужаснулась: мокрая, жалкая, бездомная.
Потерявшая роль.
Она больше не могла передвигать ноги. В доме на окраине городка было темно, на стенах не видно вездесущих камер. Даша рискнула и постучалась в дверь. Нет ответа. Она дёрнула ручку и вошла. Внутри было сухо и тепло, никакой мебели, несколько окон заколочено досками, с потолка свисали провода. Даша скинула мокрую обувь и ступила на голый бетон.
У дальней стены во тьме кто-то шевельнулся. Сердце Даши бешено заколотилось. Неужели они повсюду?
Тёмный покров откинулся, и на неё уставились блестящие глаза. Даша подошла ближе, женщина поднялась во весь рост: смуглая кожа, чёрные волосы собраны в небрежный пучок, длинные пряди сдали на лицо. Её иноземную красоту портили лохмотья – иначе назвать её платье было нельзя, а от тряпки, которой она накрывалась, несло вонью вещей, не знавших чистоты.
Девушка глядела настороженно и с вызовом.
– Ты кто такая? – Свет луны пробился сквозь тучи, и взгляд незнакомки упал на округлый живот Даши. – Носящая… – выдохнула она. – Давно я не встречала таких, как ты… Вставай! – Она пихнула кучу тряпья, та недовольно замычала и выпустила наружу грузную женщину с мазками седины в волосах и обрюзгшими щеками. Даже полумрак не скрывал глубокие складки у её губ и обвисшую грудь.
Смертные. Из тех, чья бедность не позволяла купить бессмертие. Ну конечно, кого ещё она могла здесь найти? Рождённые вопреки запрету, они существовали на отшибе жизни и встречались нечасто. Им доставались самые унизительные, презираемые бессмертными роли, и надежды на вечную жизнь у низов не было.
– Ну чего уставилась? – спросила толстая тётка.
Даша отвела взгляд.
– Я Нарине. – дружелюбно сказала смуглая. – А это Песня. Как нам тебя называть?
– Даша. Простите, что вторглась к вам, я лучше уйду.
– Что ты, останься. – Нарине оглядела Дашин наряд. – Вижу, тебе пришлось нелегко.
– Надо же какая вежливая. Да отсюда видно, что ты за птица, – вставила Песня. – Нам и без лишних ртов есть нечего. Может, ты вообще из этих, кто мозг пересаживает и туловища меняет? Вроде нашего президента или депутатов. Зачем исправлять тело по частям, когда можно надеть новое, так же? Главный вот уже двести лет у руля и ничего, только обличья меняет, перевёртыш окаянный.
– Прекрати, Песня, – вздохнула Нарине. – Она Носящая и она остаётся.
Песня присвистнула и тут же подобрела.
– Раз такое дело, милости просим. Хлеб будешь?
– Спасибо, – Даша робко приняла угощение и вгрызлась в твёрдую корку. Нарине протянула ей миску с варёным мясом и морковью – скромный пир, но Даша не знала, как благодарить хозяев. Пища на вкус была совсем как настоящая – наверное, она слишком измучена, чтобы почувствовать разницу.
– Вы здесь живёте? – спросила Даша, заранее зная ответ. Хотелось увести разговор от её положения.
– Это не наш дом, – улыбнулась Нарине. – Мы ищем брошенные постройки и кочуем с места на места. Ты меня здорово напугала: я уж подумала, хозяева вернулись. Вряд ли они нам обрадуются.
Басовитый смех Песни прокатился по дому, Нарине шикнула на неё.
– Почему тебя зовут Песня? – задала Даша давно назревший вопрос.
– Потому что, когда хреново, я всегда пою, – ответила женщина и затянула:
В забытой богами бесплодной земле
Спустись, ангел светлый, на руки мне.
В час беспросветный, в лихую беду
Веру в спасенье в тебе я найду.
Густой томный голос не мог принадлежать этой некрасивой обделённой судьбой женщине, но всё же глаза не обманывали, и накопившаяся за годы боль выходила из груди Песни преображённой.
– А хреново бывает частенько, – Песня печально улыбнулась.
– Мама, где ты? – Даша вздрогнула: голос доносился сверху. Мужчина плаксиво верещал: – Ма-а-а-м, тут темно, я боюсь!
Песня выругалась.
– Проснулся, будь он неладен.
– Кто проснулся? – спросила Даша.
– Мальчик мой, – ответила Песня. – Дурачок местный. Он мне не сын, пожалела его, отогрела, теперь ходит за мной, как за мамкой.
Рёв приближался, наконец с лестницы спустился давно не бритый мужчина, на вид Дашин ровесник. Волосы взлохмачены, лицо раскраснелось от натуги, с которой он выдавливал из себя слёзы.
– Мама! – Лицо его просветлело, как только он заметил Песню. —Ты меня одного оставила. – Он надул губы и плюхнулся возле названной матери. Скорость, с которой его эмоции сменяли друг друга, поражала.