Я поймал себя на том, что тешу себя надеждой, что этот мужчина избежит официального закона, ибо его действия были продиктованы законом более высоким — законом морали.
— Может, и не найдут, — ответил я.
— Тебе не кажется, что лучше все-таки сходить в полицию и сообщить, что ты там был? — робко предложила она.
Я спросил у нее — зачем?
— Ну… ты вполне мог оказаться там почти в то же время, что и убийца. Очевидно, библиотекарша была убита, прежде чем ты пришел домой. Ты мог что-нибудь им рассказать…
— Я тебе уже говорил. Я ничего не видел.
— Ты ведь… не боишься идти в полицию, а? — вдруг спросила она.
И, сказав это, отвернулась. Не знаю, почему она так подумала. Чего мне бояться? Я повторил, что ничего не знаю, а потом сказал ей, что, надеюсь, этот мужчина избежит наказания, потому что библиотекарша была явно плохой женщиной. Я не сказал ей, что та особа пыталась соблазнить меня, но Хелен, кажется, догадалась об этом, потому что посмотрела на меня очень странно, потом вышла из-за стола и отправилась в свою комнату. Смешно себя так вести! Это все от ее буржуазного воспитания. Представители среднего класса придерживаются той нелепой мысли, будто созданные человеком законы более важны, чем сам человек. Не могу понять, как люди могут быть так глупы и так легко поддаваться заблуждению, принимая законы общества, точно это законы Божьи? Они не делают различия между общими, формальными законами и законами, имеющими отношение к конкретной ситуации, между вечными законами Природы, Бога и морали и шаткими, часто несправедливыми законами, которые создают люди, чтобы ограничивать себя и других. Эти предрассудки приводят меня просто в отчаяние. Только подумайте, насколько это применимо ко мне… Если бы кто-нибудь узнал о моем несчастье, меня бы стали презирать, ненавидеть, может, отдали бы под суд и я был бы наказан. Власти, скорее всего, издали бы закон, который определял бы мою болезнь как преступление… Но к чему хорошему это привело бы? Болезни не подвластны государственным законам. Меня сочли бы преступником, а помочь себе было бы не в моей власти. Вот почему никто не должен знать о моей болезни. Старые, почти забытые предрассудки, страхи и суеверия объединили бы свои усилия с новой силой официальной власти и уничтожили бы меня. Это ужасно. Это происходит повсюду, и ничего с этим не поделаешь. Мне очень горько от этого. Если бы я жил триста лет, меня хотя бы боялись те, кто знал о том, что я существую. Теперь же я попросту объявлен вне закона. Хорошо еще, что я сдержанный человек, а то неизвестно, на что меня могла бы подтолкнуть подобная глупость.
Я всегда чувствую подобную горечь, когда приближается этот час. Я так ненавижу эту клетку…
1 июля
Завтра я снова должен буду отправиться в эту клетку.
Я старался не думать об этом. Даже забросил свой дневник, пытаясь размышлять о других вещах, но это совершенно невозможно. Не могу отогнать эти проклятые мысли, они так мучают меня! Чувствую, что больше этого не вынесу. Даже сейчас, когда я пишу это, мои руки дрожат и я весь в поту. Это так несправедливо — наказывать себя за то, что я болен! Так нечестно мучить себя ради ничего не понимающего общества, которому на тебя наплевать. Не знаю, может, я размышляю таким образом потому, что превращение уже близко, или потому, что я прав. Знаю, у меня могут появляться странные мысли, как только болезнь начнет свой цикл; я это допускаю. И тем не менее мои рассуждения безупречны.
Интересно, ухудшается ли болезнь оттого, что во время приступов я нахожусь в клетке? Раньше я об этом не думал. Наверное, мне это приходило в голову, но казалось слишком близким к рационалистическому размышлению, и я отбрасывал эти мысли в сторону. Но факт остается — мне никогда не было так плохо до того, как я стал заходить в эту клетку. Раньше я всегда контролировал себя. Даже в последний раз, тогда, в гостинице, когда у пьяницы случился сердечный приступ, я смог сдержаться. Смерть пьяницы явилась решающим фактором, чтобы я соорудил клетку, но, оглядываясь назад, я понимаю, что его смерть не имела ко мне никакого отношения; это был ложный фактор. Я действовал, не обдумав все тщательно, так и не поняв, что клетка может повлиять на меня и наказать меня, вместо того чтобы я чувствовал себя в ней в безопасности. А теперь я задумываюсь о том, не усугубила ли она мою болезнь. Это кажется разумным. Мне всегда было легче, когда я мог видеть небо, и, как только я стал полностью отрезать себя от внешнего мира, мне стало хуже. Не знаю. Посмотрю, что будет дальше.