Сердце Лины искало привязанности, тем более, что отец и мать, мечтавшие иметь сына, как-то холодно относились к дочери и, поглощённые всецело всё разраставшимися коммерческими оборотами, обращали своё внимание на девочку настолько, чтобы не пропадали даром деньги за её ученье, и чтобы дома она оказывала им посильную помощь. Все сокровища любви маленького, замкнутого в себя сердечка, Лина расточала на бессловесных друзей. Амалия Францевна, по-прежнему красивая и белая, флиртовала с покупателями в первом отделении магазина, а Фёдор Иванович также охотно читал лекции по естественной истории своим прекрасным и не прекрасным покупательницам, также умело разжигал желание балованных детей приобрести дорогую собачку, попугая или обезьяну.
Лине минуло 14 лет. Это была тоненькая, серьёзная девочка, с тяжёлой, длинной, белокурой косой, с личиком бледным как цветок, выращенный в подвале без света и воздуха. Тонкие бровки её часто сдвигались точно под какими-то вопросами или думами, зарождавшимися под широким, белым лбом. Маленький рот, с серьёзной, недетской складкой губ, и заострённый подбородок, серые глаза, ясные, чистые, не подозревавшие обмана и сами не умевшие скрыть никакой мысли.
Теперь Лина была уже деятельной помощницей по делам магазина. Она сводила счета, помогала при чистке всех клеток, развешивала и распределяла корм, вела иностранную корреспонденцию и получала заграничный товар.
Отец и мать нашли, что ей совершенно достаточно полученного образования, и Линьхен с восторгом оставила школу, с гордостью надела белый передник, за поясок которого заткнула стальной крючок, с большим кольцом и ключиками от всевозможных клеток и ящиков с кормом.
Суббота… Вечер… Расфранчённая Амалия Францевна отправилась со своим супругом в немецкий рай, называемый обществом «Пальма». Там, несмотря на вечный чад кухни, на низкие, закоптелые потолки, на миниатюрной сцене любители разыгрывали разные «poss'ы» и «gesang stüke». Там же устраивались состязания любителей атлетического спорта, и всякий такой спектакль кончался танцами, и, под звуки упоительного вальса, по залу носились и порхали всевозможные Вильгельмины и Амалии, с Адамами и Карлами, петербургскими немчиками средней руки. После танцев, в столовой, за столами, накрытыми подозрительной чистоты скатертями, съедалась порция форшмака, запивавшаяся неисчислимыми кружками пива. Затем, с пожатиями рук, грациозными улыбками и вздохами о кратковременном счастье, в два часа ночи все расходились по домам.