И жили бы да не тужили до марта, но вдруг сошел с ума Клим. Иван под утро вернулся (был у поварихи) и застал дом в полном разгроме, на веранде бушевал Клим, что-то круша; стекла не звенели, огонь не взвивался над крышей и дымом не пахло, но страшнее пожара был визг и хохот двух проституток, за которыми гонялся голый Клим, пьяный, с желтыми глазами; шлюхи эти околачивались обычно у кофейной, летом их оттесняли курортницы, зимой же они царствовали, подкармливая милицию. Смертельно напуганная хозяйка осуждающе смотрела на Ивана, коротенькие пухлые ручки ее были сложены на животе, смысл слов был такой: убирайтесь вон, немедленно, пока я не… Клима Иван прибил, шлюх выгнал, но вслед за ними ушел и брат, обрушив на Ивана проклятья и вскоре вернувшись, теперь он требовал денег. Предвидеть безумие Иван не смог бы в фантастических предположениях, к которым стал склонен после чемодана с французскими духами, и уж совсем невероятным было то, что безумие заразило всех в доме; старший сын хозяйки, израненный войною парень, в клетушке чинивший соседям обувь, долбил по стене сапожницкой лапой, младший, школьник, бегал как угорелый по двору и бросал камни в стекла, сама хозяйка била посуду с каким-то остервенением, брат ее примчался с охотничьим ружьем и начал расстреливать кур. Милиция ожидалась с минуты на минуту, Иван швырнул хозяйке деньги, побросал в чемодан бумаги, избил Клима и погнал его к вокзалу. Спас их ереванский поезд, в Анапе передохнули, Клим медленно возвращался к разуму, чем-то отравленный желудок выпихивал из себя в обе стороны пищу и жидкости, пальто и шапка остались в Гудаутах, записи Клима цепочкою формул - тоже, никому они, правда, не нужны, никто ничего не хочет принимать и признавать, прибывшие из Киева аспиранты там, на станции, высмеяли Клима, когда он стал рассказывать им о структуре белковых молекул, но возмутила Клима мудрость заведующего - так оценивал Иван то, что произошло на станции и о чем ему рассказал перед Москвою Клим. Заведующему перевалило за сорок, в генетику он уверовал со студенчества, прославился облучением дрожжевых грибков, а затем опытами по удвоению числа хромосом в клетках, проработал много лет в отделе генетики Института экспериментальной биологии, но кандидата наук заслужил только в предвоенном сороковом, хотя в тридцать четвертом, когда учреждали ученые степени, едва не стал доктором без защиты диссертации. У него были одни с Климом взгляды на мутагенез, но, когда сопоставили свои карты генов изучаемой мушки, выяснилось, что Клим знает поболе не только самого заведующего, но и всех его учителей; двадцатипятилетний молокосос, ни разу не изгоняемый из институтов и отделов, на себе не испытавший, что значит быть генетиком, осмелился вырваться вперед, не испрося на то разрешения, - и заведующий взбеленился, он готов был отречься от собственной науки, от себя, лишь бы не восторжествовал какой-то младший научный сотрудник, и Клим, пораженный предательством, плакал в вагоне поезда, а Иван тихо радовался: пора, пора братцу понять, что наука - такая же кастовая организация, как средневековый цех, как ВКП(б).
На последние деньги купили дырявое пальтецо, на Клима пялили глаза в метро, в подвале зато было как у жерла доменной печи, на январском морозе кое-где полопались трубы, управдомша погнала Клима на отработки, Кашпарявичус отправил Ивана в Литву с чем-то ворованным, около Паневежиса ящики с грузовика перебросили на телеги и увезли в ночной лес, Иван вернулся в Москву, чтоб убедиться: полоса везения кончилась. В подвал заглянул парень при галстучке и с портфелем, назвался членом завкома, защитник, мол, интересов трудящихся по профсоюзной линии; Ивану он показался обычным дурачком, свихнувшимся на общественной работе, отваживать таких он мог, да и пугало имелось - удостоверение сотрудника вильнюсской милиции, которое так и не пошло в ход, насторожила Ивана кошачья гибкость визитера, умение одним обводом глаз отыскать самое ценное в помещении, странные паузы в речи и застывание жеста, парень будто со стороны посматривал на себя и вслушивался в собственный треп, - человек этот был из породы вечно ряженых, артист, бравший уроки мастерства не в студии, а у жизни. Ушел этот гаер - а Клима затрясло: точно такой же балагур приходил к ним за день до ареста родителей, интересовался взносами за ОСОАВИАХИМ. Ударился в панику и сам Иван, сообразил, однако, что из Клима можно сейчас веревки вить, что за подвал он цепляться теперь не будет. Домишко, что рядом с дачей Максима Дормидонтовича Михайлова, так никому и не понадобился. Топили двое суток подряд, законопатили все щели, дом утеплился. Кунцевский рынок - около железнодорожной станции, здесь купили простыни, подушки, три кастрюли. Нагруженные покупками, подошли к дому, и Клим повернулся, долго стоял, смотрел в сторону подвала, куда когда-нибудь придет принцесса, вызволенная им из беды, и не застанет там того, кому она принесла свою любовь. «Давай, давай…» - торопил Иван, гремя на морозе ключами, рукой придерживая самую ценную покупку - новенький керогаз.