Тут, на мое счастье, прозвенел звонок.
Поскольку "событийное содержание" дети усвоили, пора было переходить к образам. Для удержания в памяти учащихся действующих лиц произведения рекомендуется чертить таблицу. В пособии для учителя, разработанном П. Г. Воробьевым, дан образец таблицы, относящейся к рассказу "Бежин луг", и сказано: "Запись в целях усиления наглядности осуществляем в определенной системе. В результате такой классной работы получаем табличную запись, что и составит первый этап в изучении образов мальчиков". Опираясь на эти указания, я решила составить свою таблицу для изучения образов дворовых. Проведя на доске горизонтальные линии, я написала между ними: "Имя. Профессия. Внешность", – а затем горизонтальные линии пересекла вертикальными. Дети фиксировали все это в своих тетрадях... Внезапно я поймала себя на том, что вместо слова "имя" чуть не написала: "Наименование продукта". Перед моими глазами возникла и не желала исчезать таблица из Люсиной книжки! Проклятая эта таблица мучительно напоминала ту, которую я чертила на доске! Усилием воли я заставила сгинуть кондитерскую таблицу и стала заносить в образовавшиеся клетки нужные определения. "Имя: Гаврила. Профессия: дворецкий. Внешность: желтые глазки, утиный нос..." Я писала, скрипели перьями дети, было почему-то душно... "Капитан Климов. Сапожник. Глаза оловянные, волосы беловатые... Татьяна. Прачка..." Внезапно рука моя, будто повинуясь какой-то бесовской силе, вывела: "Яйца и меланж" – и быстро занесла в соседнюю клетку: "для опары – ноль, для теста – 134". Я тут же опомнилась, стерла написанное, обернулась... Голос Лены Гурко:
– Ой, я не успела цифры записать!
– Это не надо, – сказала я дрожащим голосом. – Сейчас будем устно. Переходим к центральному образу произведения, а именно – к Герасиму!
– Клетки будем делать для Герасима? – спросила Ира Сушкина.
– Пока не будем.
Я взглянула на Вову Коткова. Глаза его как-то остекленели, но он еще держался. Я же держалась плохо. Меня охватило странное оцепенение, и, чтобы взбодрить себя, я заговорила громким голосом:
– Выясняем социальное положение центрального образа. Пункт первый. Кто такой Герасим?
С пунктом первым я, кажется, справилась благополучно, перешла к пункту второму, и тут меня понесло... Цитаты из Люсиной книжки (будь проклят тот час, когда я увидела ее!) перепутались в моей усталой голове с цитатами из пособия для учителя, и я произнесла нечто непотребное, вроде:
– В целях глянцевания образа необходимо ознакомление учащихся с цитатной характеристикой, в противном случае изделие не получит нужного колера...
Когда урок наконец кончился, я пошла в умывальную, намочила платок в холодной воде, приложила ко лбу, потом снова намочила и снова приложила...
На воскресенье всегда много планов: и в гости я собираюсь, и в кино... Но решила провести день тихо. Случившееся накануне я объясняю сильным переутомлением. Утром я погуляла, а после обеда решила поваляться на диване и, может быть, вздремнуть. Но сон не приходил, и я взяла с полки книжку...
Этой книжкой оказался томик Тургенева... Опять Тургенев! Я не хотела Тургенева. Последнее время я испытываю неприязнь к Тургеневу... Но вставать и брать другую книгу лень было, и я стала перелистывать попавший под руку том... "Вешние воды". Так. Ну и что? Очень все помню, и перечитывать неохота. Однако я стала читать и неожиданно зачиталась...
"...Голова Санина приходилась в уровень с подоконником; он невольно прильнул к нему – и Джемма ухватилась обеими руками за его плечи, припала грудью к его голове. Шум, звон и грохот длились около минуты... Как стая громадных птиц, промчался прочь взыгравший вихорь... Настала вновь глубокая тишина.
Санин приподнялся и увидел над собою такое чудное, испуганное, возбужденное лицо, такие огромные, страшные, великолепные глаза – такую красавицу увидал он, что сердце в нем замерло, он приник губами к тонкой пряди волос, упавшей ему на грудь, и только мог проговорить..."
А дальше я не видела ничего: строчки расплывались. Я плакала. Я так давно ничего не читала, кроме пособия для учителя и пособия для кондитера, что забыла, что в родном моем языке существуют иные слова... И, кажется, я плакала от радости, что такие слова существуют. Но мне было не только радостно, мне и горько было, на сердце что-то скребло...
Ночью я спала хорошо, но перед рассветом проснулась, как от толчка, и лежала, уставясь в темноту. Мне чудилось, что я участвую в чем-то скверном, что я соучастница и прощения мне нет. И я все спрашивала себя, что теперь делать и как дальше жить...
1973