Гай поднял глаза и устало улыбнулся ребенку.
— Дай мне ее, — он взял Аврору на руки и усадил на колени. Та заворковала, пухлыми пальчиками дотрагиваясь до дракона, вышитого на камзоле отца.
— Как ты выросла, девочка моя, — сказал он, нагибаясь для поцелуя; Аврора немедленно уцепилась в его волосы и залилась смехом.
Магдален села рядом на низенькую скамеечку.
— Можно мне выпить вина?
Он молча пододвинул ей чашу с вином, а сам начал щекотать живот девчушки, и та, откинувшись на его руку, смеялась и отбивалась.
Магдален отпила из чаши и сказала:
— Что мы теперь будем делать?
— Вернемся в Бресс, — ответил он. — Необходимо убедиться, что замок и земли после нападения Дюрана по-прежнему числятся за Ланкастерами. Гарнизон наверняка вернулся в замок, но я хочу увидеть это собственными глазами. Опустевшее гнездо — лакомый кусок для стервятников.
Магдален помолчала. Она-то ведь не это имела в виду.
— Оливье с моим посланием к герцогу уже выехал в Лондон, — продолжал Гай. — В одиночку он может проделывать по сто миль в день. Даже если накинуть несколько дней на непредвиденные задержки, например, с кораблем в Кале, то при попутном ветре он доберется до Саутхемптона в течение трех недель.
— Все правильно, — сказала Магдален. Она была в затруднении, не вполне понимая, что с Гаем; ясно было только то, что он явно сторонился ее.
К ним неслышно подошел по траве Тео.
— Ужинать будете, милорд? Все готово.
— Я поужинаю один, — сказал Гай. — Можешь принести мне сюда.
Магдален прикусила губу при виде такого явного нежелания Гая ужинать вместе с ней.
— Пойду уложу Аврору в постель, чтобы ты мог спокойно поесть, — сказала она упавшим голосом. — Принесешь мне ужин прямо в палатку, Тео?
Гай не стал возражать, казалось, он вообще не слышал того, что она сказала. Он лишь передал ей в руки ребенка и вновь погрузился в свои думы.
Всю ночь, а она была по-летнему жаркой, Магдален ворочалась без сна на своем тощем тюфяке. Она никак не могла понять, почему нельзя горевать об Эдмунде вдвоем; ведь так легче перенести это несчастье! Они оба были друзьями Эдмунда, и вполне могли бы друг друга поддержать. На заре Магдален встала и вышла из палатки. Гай все еще сидел за столом, и непонятно было, то ли он так и не ложился, то ли, как и она, встал до времени, измученный бессонницей и тяжелыми мыслями.
— Утро доброе, милорд! — пока она дошла до стола, ее туфли, так же как и подол платья, намокли от росы.
Он глядел на нее чуть насупившись.
— Ты могла бы еще поспать, Магдален.
— Как и вы, сэр, — она стояла у стола, сжав пальцами его край. — Нам обоим тяжело. Разве мы не можем помочь друг другу?
Голос ее был еле слышен.
Складка между бровей Гая стала еще глубже.
— Помочь? Разве Эдмунд погиб не из-за нас? Как же мы можем помочь друг другу загладить нашу вину?
Она закрыла лицо руками, словно обороняясь от его жестоких слов. Потом вновь взглянула на Гая.
— Это горе, большое неутешное горе. Но ведь не мы несем вину за его смерть?
Пустота в глазах Гая внезапно сменилась вспышкой гнева, и Магдален невольно отпрянула.
— Если бы ты не нарушила своей клятвы, Эдмунд был бы сейчас жив!
Она отчаянно запротестовала:
— Нет!.. Я не нарушала клятвы. Я ничего не говорила!..
— Но он все узнал от тебя!
— Да нет же… Это кузен… Он ему сказал, он внушил Эдмунду…
— А ты не стала этого отрицать, так? — Гай говорил уже почти грубо, сжав руки в кулаки и пронзая ее пронзительным взглядом голубых глаз, а она, потеряв дар речи, молча качала головой. — Если бы ты все отрицала, он бы поверил тебе, потому что слишком тебя любил. Он хотел, чтобы ты сказала, что все это неправда, а ты этого не сделала. Ничего бы не было, если бы ты осталась верна клятве!
— Проще говоря, ты хочешь сказать, что я виновна в смерти Эдмунда? — голос Магдален уже больше походил на шепот. При виде того отвращения, с каким Гай бросал свои обвинения, она чуть не плакала, а на виске у нее запульсировала синяя жилка.
Гай не ответил.
— А все потому, что я дочь своей матери, — продолжала она глухим, безжизненным голосом. — Эдмунд любил меня и из-за этого умер. Все эти люди, которые погибли вчера, они тоже умерли из-за того, что Эдмунд любил меня… Ты ведь это хотел сказать?