приклейся в содержанки к какому-нибудь пархатому фирмачу. Тряхни его хорошенько и на стороне не зевай. Греби ртом и задницей, чтоб на старость хватило! Помни, сучки пенсий не имеют. Нынче ее даже путевым не дают. Кто заработал. Я тогда на него разозлилась. Назвала шкурой, подлецом. Сказала, что верю в любовь, в добро, в хороших людей! Он лишь у виска покрутил. И сказал, что нет у него времени на пустую болтовню.
— А сестра как? — спросил Егор.
— Сестра сказала, что оставит меня у себя, если я каждый месяц буду платить ей. И назвала сумму, от какой еле на ногах устояла. Едва очухалась, ходу от них. Поняла, что никому не нужна стала. Решила вернуться в деревню, к отцу с матерью, смирилась, что буду помогать им на ферме. Пошла на вокзал за билетом на поезд. Когда подошла моя очередь к кассе, сунулась в карман за деньгами, а там пусто…
— Да, не повезло! — выдохнул Егор. И спросил: — Как же выкрутилась?
— Взвыла не своим голосом. Тут-то и нашелся благодетель. Долго не ждала. Отвел в сторонку, расспросил про все. И предложил свои услуги. Оказался коммерсантом в командировке. Он много не говорил. В ту же ночь уделал. Но взял к себе в фирму. Дал денег. Я у него работала одна за троих. Трикотаж перепродавала. Поначалу честно отдавала ему всю выручку. А он мне с нее колотые гроши цедил. Поумнелавскоре. Навострилась не только подкожни- чать. Куда деваться? Поняла, долго у него не задержусь.
— Короче, покатилось яблочко по рукам и по зубам, — невесело подытожил Егор.
— Ваш брат виноват! Все вы — гады паскудные! Нигде проходу не было! В день до тыщи баксов имела! И это только своих, кровных. Без фирмача!
— Чего ж тогда к своим не вернулась, на ферму? — перебил Егор.
— Я уже научилась обходиться без родни! Да и не хотела делиться с ними своими башлями! Зачем возвращаться в деревню, если я в городе прижилась? В деревню никогда не поздно. А вот здесь всякий день — баксы. Они и удержали.
— А как же любовь?
— То давно было, когда в нее верила. Отболело, прошло! Теперь о любви лишь старики и психи вспоминают. Им простительно,
— грустно усмехнулась Нинка.
— А кто же я? Вроде пока еще не старик, не псих, а в любовь верю!
— Ты — больной! Тебе простительно, — утешила баба.
— Да, но не на голову! — возмутился Егор.
— Скоро и ты поправишься! Поймешь, что любовь нынче соста
рилась. За нее копейку не получишь. А коль так, значит, лишней стала, — вздохнула баба грустно.
— Выходит, ты никого не любила? — удивился Егор.
— Нет. Нравился один. Но это так давно было. Теперь самой не верится. За старый сон держу.
— Небось, твой первый кавалер?
— Нет! Он никем не стал мне. Слишким робким был, чистым. Не насмелился… А я в то время тоже стыд не потеряла. Так и расстались без упрека. Видела я его недавно. С дочкой на руках. Он меня не узнал. В метро… Секунды прошли. А у меня все душа болела. Будто невозвратное увидела. Да, что это я рассопливилась? А ты любил кого-нибудь?
— Случалось! Не обошло! Но тоже давно это было. Ничто не связало. А потому забылось, — отмахнулся Егор.
— Теперь знаешь, как про любовь говорят, кто дороже платит, тот и любимый. Нынче даже мужики на этом деньги делают. Подрабатывают кобелями по вызову! Вроде нас. Только мы к мужикам, а они к бабам ходят. И живут кучеряво!
Егор неприлично вытаращился.
— Темнишь! Разве такое бывает? — не поверил Нинке.
Та рассмеялась громко:
— Зачем мне врать? Я много таких знаю. Женатые люди. Семейные. Но остались без работы. Ты погляди, теперь повсюду сокраще- нья. А жить надо как-то. Не все умеют воровать, не каждому везет. Вот и ударились, кто во что горазд. Нет спроса на руки, на умственные способности, осталось жить низом. Пройдет спрос на это, еще что-нибудь придумают.
— Ну ладно вам! А мужики? Это ж не машина, завел и работает.
— Жрать захочешь, на все глаза закроешь! Понял?
— Нет!
— Ну и дурак! Пройдет время, вылечишься, тоже придется думать, куда приткнуться? А выбор небольшой! Либо в коммерцию, или в киллеры. Или в фермеры, либо в фирму! Если возьмут, считай повезло. Если везде проруха, будешь на пенсию канать или в бомжи слиняешь. Это в бродяги, кого из дома выгнали за никчемность, — пояснила, увидев неподдельное удивленье Егора. — Один из моих хахалей в бомжи ушел. До того фирмачом был. Но прогорел. Разорился вчистую. У него все забрали. Даже квартиру отняли, веши, обстановку. Только жену с ребенком не конфисковали. Он и скатился с горя. По подвалам и чердакам, в метро и на вокзалах живет, с оравой таких же бродяг-неудачников. Воруют, пьют, иногда побираются. На пригородные огороды и дачи делают налеты. Так вот и дышут. Что будет завтра с ними, никто не знает. Их милиция отлавливает, но бомжей не переловишь. Их с каждым днем все больше становится.
Егор попытался пошутить и спросил:
— А бомжихи средь них имеются?
— Сколько хочешь! Всех мастей. И молодые, и старые. Образованные и потаскушки, на каких спроса не стало. Все там кучкуются. Они друг другу помогают, не дают сдохнуть с голоду. Там одна моя подружка приклеилась. Знатной бабой была. Да сифилис подцепила. С негром переспала. Он и отбашлял. Ее по всей Москве менты шмонали, чтоб в каталажку упечь. Она, сама того не зная, троих заразила. Один из них приловил и чуть не размазал бабу. Вовремя смылась из притона. Теперь уж не заводит шашни ни с кем. Ох и поуродовал ее тот клиент! Мало было зубы выбить до единого, оставил одноглазой, ноги переломал. Правда, она в долгу не осталась и сожгла его дачу, когда на ноги встала. Но дачу построить можно, а вот былое здоровье хрен вернешь.
Егор слушал Нинку с болью и страхом. Еще в зоне рассказывали мужики о переменах на воле. Из писем знали о трудностях, невзгодах. Но… Полную картину узнавал лишь по выходу на волю и ужасался всякой услышанной новости. Они не радовали.
Нинка ушла лишь под утро, а Егор, взбудораженный услышанным, так и не уснул в эту ночь…
ГЛАВА 2 ХОЗЯЕВА И ЖИЛЬЦЫ ПРИТОНА
Он вышел из комнаты хмурый, озлобленный на самого себя. И угораздило ж болеть в такое время, когда в доме нужен мужик, хозяин. Он же — сам обузой стал. Положение иждивенца раздражало.