»Junto не смог бы послать мне фотографию«, говорит Mortensen. »Я должен был бы запретить это ему. Я способствовал ему ошибочному впечатлению от надежности. Я был небрежен. Это мой долг.« Он умолкает.
Я знал, что имелись осложнения - не в последнюю очередь вечерние новости об обновленной волне арестов в Juntos сообщили родину.
»Все же, это только данные«, повторяет Mortensen всё снова и снова. »Все же, это только данные.«
Мы сидим бок о бок молча, держимся за руки и пьем пиво.
Смерть, это кое-что для старых людей, не для нас, я думаю, я не могу вовсе представлять себе, как это быть старым и смертно. Также как? Однако, у нас есть такое большое время. Каждый видит в нас, в моем поколении будущее, новое, надежду. Каждый хочет быть молод по точно той причине, которые выигрывают молодежь для себя. Это состояние агрегата человека, который ближе всего к смерти отдаленнее всего, будущему. Иногда я нажимаю оставшиеся профили умерших и замечаю, что смерть - несколько очень дальнее и абстрактное в цифровом мире. Не в последнюю очередь, так как данные немного бессмертны. Все же стоят за данными, этими электрическими импульсами, все тождества и существования. За многими пикселями прячутся человеческие жизни, настоящие субъекты, со страхом и с изобилием любви, недоброжелательства становясь жертвой, ее самые дорогие обманывая. А также если мы знаем вокруг коварств электрического Golems, мы забываем осторожность только слишком быстро, в усердии как в комфорте. Мы отправляем наши данные, становимся нажимаемыми, к объектам, просим людей, чтобы они нажимали на нас, чтобы они сортировали нас, чтобы они распределяли. Мы verpixeln жизнь. И иногда мы ставим на карту это таким образом.
»Что происходит все же здесь? «Доверенный голос. Леонард приближается. Чрезмерно я бросаюсь на шею ему. В то время как он нажимает на меня и говорит мне успокоительные пустые фразы в ухо, я всхлипываю на его плече. Мы садимся. Он подает мне сигарету и новое пиво.
»Этот мир отвратителен. Просто отвратительно. «Несколько апатично я качаюсь вдоль и поперек, слова ритмично повторяя. »Что представление о Datalove приводит нам, если она стоит человеческой жизни? У чего был Junto от того, что у него был интернет? Ничего! Просто ничего … мы здесь не сидят и не делают нас мысли о компьютерных облаках и информационных технологиях, в то время как дела для людей как Junto вокруг очень основных свобод и прав человека идут … шел …« Я снова начинаю всхлипывать.
Леонард молчит и кладет руку вокруг меня. Он внушает меня, но я больше не слушаю его. Это была только картина, на мониторе.
Монитору служат наше подсознание на 2 формах реальности. Один существует из клуба Mate и пиццы и шума трамвая, пищащим офисным стульям и с постерами полностью-висевшим стенам, другая из картин, которые мой монитор вносит в эту первую реальность. Это лежит от меня, какой из этих фактов я принимаю в моем самом сокровенном.
Что коммунистка chloe.f.f.w будет говорить сегодня этому? Определенно, что техника когда-то должна была использоваться как средство демократизации и отмены структур господства. И то, что мы должны понимать, что техника поймана в капиталистической логике и что себя структуры господства отображают в технике и воспроизводятся. То, что мы как раз можем наблюдать, как отношения господства проявляют себя с помощью техники. То, что рынки соединили себя перед человеком и создали это производить перераспределение наверх. То, что мы нуждаемся теперь в воле для сшивания, для борьбы против международной экономической элиты. То, что речь идет в ядре о проектировании общества, в котором каждый человек получает участие присужденным. И то, что окупает бороться для этого. Она ела бы все еще маленький, холодный кусок шницелей.
Что остается?, это постукивает в моей голове. Что остается?
Помнил ли Junto в его последние моменты, что он умер для вещи свободы? Или я хочу понимать его из моей уютной мансардной квартиры только как »благородный дикарь«? Думали ли мы, вообще, то же, если мы говорили соответственно о свободе? От чего я должен освобождаться все же еще, и с какой силой Junto должен был бороться ежедневно, чтобы добиться самые маленькие индивидуальные свободные места себе также? Я сожалею, что я спросил его так мало.
Я верю, в пункте Junto и я подразумевали то же, если мы говорили о свободе. Речь шла у нас об открытости, о безграничности. Можно приближаться к непрерывно превращающемуся миру не с закрытым мышлением. Открытое ухо, открытое сердце и открытое мышление требует преодоления собственных страхов и предубеждений. Это собственное значение прозрачности для меня. Речь идет здесь вокруг гораздо больше чем о процессе предоставления для мусоросжигательных установок. Речь идет о прозрачном мышлении, прозрачных обществах, прозрачных культурах. Прозрачность значит не меньше чем вытеснение субъективного чем абсолютный масштаб бытия, в то время как доводят до сознания это себе и другому.