'Кстати, а где же Скрипченко? — не успел Андрей додумать, как в бинокле появилась горящая автомашина, около которой несколько бойцов кого-то тащили в сторону. 'Неужели Скрипченко, неужели… — мелькает мысль, тут же сменяясь другой. Бой скоротечен и некогда горевать, надо принимать решения и снова отправлять людей под пули, звонить по уже проложенному кабелю, посылать связистов прокладывать новый или чинить перебитый и принимать решения со скоростью шахматного робота. А положение меняется ежесекундно. Понеся потери, избиваемые огнем практически неуязвимых для их орудий КВ, расстреливаемые огнем легких танков и артиллерии, под градом пуль старающихся не отстать мотострелков, немцы не бегут и не паникуют, а разворачиваются и наносят контрудар, стараясь прорваться к мосту. Впереди идут уцелевшие танки, 'четверки' и 'тройки', стреляя с коротких остановок.
Кажется, что у них ничего не получается, еще немного, незначительное усилие и русские добьются своего, но нет, напор немцев слишком силен, вот уже горит несколько легких танков, застывает получив попадание в гусеницу один КВ, снаряд повреждает пушку на другом. И тут в атаку переходит только что отступавшая, практически бежавшая русская пехота. Атаку поддерживает огнем несколько орудий, вместе с цепями движутся всего лишь два БТ, тройка уцелевших пушечных бронеавтомобилей да парочка пулеметных плавающих танков. Но эта атака решает все. Немцы, бросая орудия и пулеметы в последнем усилии прорываются к мосту и отступают по нему на западный берег реки.
Несколько появившихся над полем боя 'Юнкерсов' ходят некоторое время кругами над полем боя и все, кто их видит, пускают в небо разноцветные ракеты. Связи по радио нет, не получив целеуказаний, они улетают восточнее, пытаясь атаковать меняющую позиции артиллерию стрелковой дивизии. Попав под огонь русских зениток, стоявших в том же районе, они поспешно и неприцельно избавляются от бомбового груза и убегают на запад.
И в этот, финальный момент, боя шедший в центре строя тяжелый и казалось абсолютно неуязвимый КВ-2 вздрагивает от попадания тяжелого снаряда.
6 июля 1941 г. Москва.
Несмотря на большие размеры, кабинет был по-рабочему уютен. Чувствовалось, что хозяин проводит в нем очень много времени. Большой Т-образный стол для совещаний, затянутый неизменным зеленым сукном, с приставленными невзрачными, но удобными стульями, несколько полукресел работы Гамбса, прославленного романом Ильфа и Петрова, одно из которых в данный момент занимал сам хозяин, а остальные располагались у стены и небольшого столика в углу, кожаный потертый диванчик и прикрытая занавесью дверь в комнату отдыха. Книжные шкафы и полки, уставленные солидными томами и небольшими брошюрами намекали на научную деятельность и лишь обилие телефонов, стоящих на столе, карта СССР на одной из стен и бросающаяся в глаза своим серо-стальным переплетом серия книг "Библиотека командира" опровергали это мнение. А уж если знать, что кабинет расположен в бывшем здании дореволюционной страховой компании на площади Дзержинского, то и вообще превращали это мнение в полную фикцию.
Дверь кабинета приоткрылась и заглянувший в нее человек доложил: "К вам Мурашов'. Просматривавший до того какие-то бумаги в толстой папке с картонным переплетом хозяин поднял голову и сказал:
— Конечно, пропускайте.
Дверь открылась полностью и в нее вошел капитан НКВД, в котором посторонний зритель с удивлением опознал бы милиционера Музыку.
Сделав несколько шагов, посетитель вытянулся по стойке смирно и доложил:
— Капитан Мурашов по вашему приказанию прибыл!
Вставший со стула хозяин, приветливо сказал: 'Здравствуйте! Зачем же так официально' и протянул для рукопожатия руку. После чего добавил: 'Садитесь'. Была ли приветливость напускной или подлинной не смог бы сказать ни один внешний наблюдатель. Впрочем для политиков, особенно такого ранга, умение натурально 'бутафорить' жизненно необходимо, а у некоторых настолько проникает в плоть и кровь, что даже вытесняет саму натуру. Но возможно, что на этот раз радость от встречи была искренней. Все же личный порученец и старый знакомый, еще с кавказских времен…
— Прочел я вашу докладную. А вы с материалами по Западному фронту ознакомились? — дождавшись утвердительного кивка, хозяин кабинета продолжил — Да, похоже все же, головку-то мы срубили, но корни остались. И глубокие корешки, сумевшие даже оговорить невиновных. А на фронте… Неужели все так плохо?
— Так точно.
— Ну, что-то вы совсем по-старорежимному…
— ЭТИ научили, Лаврентий Павлович.
— ЭТИ? — и гость, и хозяин явно выделяли это слово в разговоре — Да, интересная группа… Но я так и не понял, как вы сами ко всему этому относитесь. Все-таки глубокое внедрение или необычные способности и высокий интеллектуальный уровень?
Хозяин, имевший хорошее образование, умело использовал научные термины и 'высокий штиль', хотя неплохо владел и командно-матерным языком. Но им он разговаривал только с теми, кто этого заслуживал или до кого иначе мысль донести было нельзя.
— Сам не пойму. 'Мутные' они какие-то — смущенно, еще бы, для его-то уровня, признаться в неспособности решить загадку, отвечал гость.
— Как, как? Мутные? — хозяин кабинета встал и быстрым шагом прошелся по кабинету, отсвечивая стеклышками пенсне в солнечных лучах падающих из окна, — Мутные…
— Это из ИХ словечек.
— А ведь хорошо сказано. Мутные… Простой и честный человек чист и прозрачен, как стекло без примеси или вода в роднике. Хорошо… Надо будет товарищу Сталину сказать… А мутные… Воюют-то они неплохо?
— Так точно. Даже отлично.
— Ну вот, а это сейчас самое главное, — улыбнулся Берия, — А то армейцы решили сначала их под арест подвести. Мне удалось договориться, чтобы начальником Особого Отдела к ним нашего человека поставили. А раз вы на них вышли — вам это дело и курировать. Подберите хороших сотрудников, наладьте полное освещение обстановки в части и их действий. Так что мы всю их муть через фильтр пропустим и разъясним. Будут прозрачные. Понятно?
— Да. Понятно, — приподнялся гость.
— Ну, раз понятно, действуйте. А я попробую ваши соображения… вернее, ИХ, довести до товарища Сталина. Работайте, Юрий Владимирович. Успеха…
— Есть!
Гость встал и, пожав руку наркому, четким строевым шагом вышел из кабинета. А хозяин уже читал следующий документ, не менее важный и требующий таких же быстрых и правильных решений.
7 июля 1941 г. Кировская область. ЛагОтделение 'Лесное'.
'Нет, Москве точно делать нечего. Мало того, что с началом войны увеличили выработку, ухудшилось снабжение и часть вольнонаемных забрали, еще и головоломки подкидывают. Ну, кого из тех, кто здесь до революции жил найдешь? Кто в город уехал, кто погиб, кто в другой поселок переселился. Книги церковные в селе Кайском сгорели еще в двадцатом. А ты теперь ищи и трепещи, вдруг неправильно расценят да и полетишь со своего спокойного места на фронт. Эх, судьба чекистская…
Такие думы одолевали начальника оперативной части, на лагерном жаргоне 'кума', сидящего в кабинете управления отделением лагеря 'Лесное', расположенным в глуши Вятских лесов, рядом с небольшим поселком того же названия. Сейчас его подчиненный, сержант Томилин как раз и рыскал по этому поселку в надежде найти кого-нибудь, кто мог бы ответить на вопросы полученные из Москвы. 'Кум' еще раз с тоской взглянул на сейф, где среди секретных и не очень бумаг стояла полученная недавно в пайке засургученая бутылка 'беленькой'. Нет, надо удержаться, а то начальник лагеря уже не раз предупреждал. А хочется…