Вот и пойми его. Атака на кулака аргументируется чисто классовыми резонами («или они, или мы»), а полученное после нее снижение посевов на 20 % и падение доли товарного зерна до 37 % от уровня 1913 г. — уже сугубо климатическими. Диалектика!
Вот тут бы и взвесить диалектически — что важней. Но после печального опыта правых оппортунистов Рыкова и Бухарина как-то не нашлось желающих. В результате климатические неурядицы растянулись еще на четыре кромешных года и унесли то ли пять, то ли десять миллионов крестьянских жизней: точно никто не знает. Иные фальсификаторы истории сегодня называют это климатическое явление «голодомором». А Черчилль, тот вообще дошел до того, что, напившись грузинского вина у гостеприимного хозяина в Москве осенью 1942 г., прямо спросил про социальную цену коллективизации. Сталин — пишет британский премьер — поднял руки с растопыренными пальцами: «Десять миллионов… Это было ужасно. Но абсолютно необходимо».
То есть знал и настоящее число, и настоящую причину.
А климат — это так. Для пролетариата.
Паршев и климат-2
Досоветская Россия была главным экспортером зерна в мире. Сибирские хлебопромышленники лоббировали строительство ледокола «Ермак», чтобы под зиму через устье Оби вывозить алтайский хлеб в Лондон и Амстердам. А волжские и южнорусские хлебопромышленники ставили им палки в колеса, утверждая, что ледокольные проекты — бред, и нечего сибирякам со своей пшеницей в Европе делать. Обычный капиталистический бардак с борьбой за рынки сбыта, скандальной конкуренцией и кризисами перепроизводства. Отвратительный строй. Но одного у него не отнимешь: с климатом умел договариваться. Хлеба было много и производство его быстро росло. О чем на рубеже веков убедительно писал подающий большие надежды политэконом В.И. Ульянов в толковой работе «Развитие капитализма в России». Ее, впрочем, Паршев тоже не читал. Иначе не говорил бы, что Россия всегда отставала и обречена отставать от Запада.
Возвращаясь к транспортным сетям, В.И. Ульянов сообщает, что русская железнодорожная сеть за 25 лет с 1865 по 1890 г. выросла с 3819 км до 29 063 км, то есть в 7 раз. Тогда как у Англии соответствующий шаг был короче (шестикратный рост с 4082 до 26 819 км) и протяженнее по времени — тридцать лет с 1845 до 1875 г. Немцы, правда, строили дороги быстрее и России, и Англии. Однако вскоре Россия резко прибавила и к 1904 г. поднялась с 29 063 до 63 229 км — со средним темпом строительства в 2,5 тыс. км в год. Суровые зимы как-то не мешали.
А вот как только большевики взяли власть и В.И. Ульянов вместо экономического анализа занялся наведением социальной справедливости и внедрением планового хозяйства, так русский климат, бессмысленный и беспощадный, пошел вразнос. В итоге дошло до того, что СССР ежегодно закупал около 40 млн тонн зерна в Канаде. Что же касается железнодорожного строительства, т. Сталин на том же шестнадцатом Съезде в 1930 г. с торжеством говорит о приросте сети с 76 тыс. км до 80 тыс. за 2,5 года. В пересчете на темпы — 1,6 тыс. км в год. Лучше, в чем России 70-х, но значительно хуже, чем в России 90-х годов XIX века.
Понятно, что сам Вождь таких пересчетов не делал. Да и другим делать не позволял.
А как только кончилась советская власть и возродился унижающий трудового человека капиталистический беспредел, климатические условия опять помягчели. В ельцинско-путинской России откуда-то снова взялись ежегодные 5-10 млн тонн зерна на экспорт.
Не климат, а черт знает что. Смеется бедному Паршеву прямо в лицо.
Хуже того. Заставляет задуматься, не были ли общеизвестные успехи советской власти, которые так греют душу постсоветским патриотам, столь же виртуальными, как их борьба с климатом?
В самом деле, любой советский человек знал, что наша экономика развивается планомерно и без кризисов. Ну разве это кризис, когда с голоду умирают несколько миллионов крестьян? Пустяк. Особенно если о нем никто не знает. Вот в США — там действительно кризис. И как хорошо мы все о нем знали. Страшно вспомнить, на рубеже 30-х годов там каждый пятый (!) ребенок (!) недоедал (!) «Ложился спать голодным» — как признавались продажные буржуазные ученые.
А у нас — нет, не признавались. Да и кому было признаваться.
Может, в этом и есть главный секрет бескризисного советского развития?
Действительно, если б тов. Паршев задумал (про «опубликовал» и разговора нет) свою замечательную книгу в достославные сталинские времена, то автоматически попал бы в компанию «антинаучных, типично эксплуататорских, колонизаторских горе-теоретиков». Которые клевещут ради «…маскировки хищнической природы империализма и отрицания того, что причиной крайней экономической и культурной отсталости народов… является не климат, а империалистическое ограбление их капиталистическими странами-метрополиями… При последовательном применении методологического принципа географической обусловленности общественного развития сторонники этого направления неизбежно должны притти к фатализму, т. е. признанию предопределенности общественной жизни географическими условиями» (И.И. Иванов-Омский, «Исторический материализм о роли географической среды в развитии общества», Госполитиздат, 1950, стр. 22–23).
То есть наука на десятилетия была лишена возможности нащупать более или менее адекватный механизм оценки действительной роли этого самого климата. Не говоря уж про оценку роли партийных решений.
Такие мыслители, как И.И. Иванов-Омский, заранее знали: там, где партия — там победа. Этого было достаточно. А вот в Америке, где трудовой народ еще не взял власть в свои руки, полная катастрофа. «Каждый пятый житель страдает сифилисом… за последние полвека количество больных в американских психиатрических больницах возросло в пять раз… 80 процентов американских семей не в состоянии оплачивать расходы, связанные с лечением серьезного заболевания».
Америке давно пора бы сгнить от сифилиса, и из своего сумасшедшего дома с завистью смотреть вслед самой могучей и самой справедливой советской державе. Но тут как на грех вспоминается, что аккурат в 50-е годы Америка переживала «бэби-бум», бум автомобильного и частного жилищного строительства. Послевоенный бум американской семьи, когда молодые американские мужчины вернулись домой, встретились с заждавшимися молодыми американскими женщинами и на радостях наплодили кучу детишек. Которые, вместо того, чтобы заболеть сифилисом, выросли и стали «человеческим капиталом», обеспечившим прорыв США через 30–40 лет.
А в СССР в 1946-47 годах опять был голод. И, опять назло Паршеву, не на севере, а на самом южном юге: на Украине и в Молдавии. Потому что зерно изымали и отправляли на поддержку братских коммунистических режимов Восточной Европы. А людей заставляли работать за хлебные карточки. По которым хлеба часто не было.
Отец моего хорошего друга из Ростова рассказывал, как его брата отдали в детский дом, потому что семья не могла прокормить двоих. Он ходил брата проведать — один раз. Брат был смертельно худ и от голода безумен — ловил мух и жадно ел. Через две недели ходить стало не к кому. У отца не было претензий к власти. Война же. Было непонимание: почему людям не разрешали взять хотя бы по три-пять соток земли, чтобы прокормиться? Уж родители бы все жилы из себя вытянули, но детей сохранили. Но нет! Нельзя. Все что выращено — государству. Если живешь в городе — весь день на заводе, не отвлекаясь на личные дела. Государству трудно — и тебе трудно. Если государство не может дать достаточно корма — умирай, но на рабочем месте. Вести антиобщественный паразитический образ жизни, зарабатывая на стороне, не смей: тюрьма.