« ... Его слова («сотворите себе други» (Лк.16,9) - Н.С.) имеют такой смысл: ты приобрел худо - истрать хорошо. Собрал неправедно - расточи праведно» /VII:58/.
Снова, как будто, все по Клименту. Но Златоуст идет дальше. Значительно дальше. Из того, что все – Божие он выводит, что все должно быть общим:
«если наши блага принадлежат общему Владыке, то они в равной степени составляют достояние и наших сорабов: что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем» /XI:704/.
А отсюда великий святитель выводит примат общественной собственности над частной:
«Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное, владение вещами, и оно более согласно с самой природой» /XI:705/.
Причем, это – не случайная мысль, а хорошо продуманная концепция, к которой Златоуст возвращался не раз. В частности, он с восторгом принимает все совершенное апостолами в Иерусалимской общине (Деян. 2,;4,) :
"Это было ангельское общество, потому что они ничего не называли своим...Видел ли ты успех благочестия? Они отказывались от имущества и радовались, и велика была радость, потому что приобретенные блага были больше. Никто не поносил, никто не завидовал, никто не враждовал, не было гордости, не было презрения, все как дети принимали наставления, все были настроены как новорожденные... Не было холодного слова: мое и твое; потому радость была на трапезе. Никто не думал, что ест свое; никто (не думал), что ест чужое, хотя это и кажется загадкою. Не считали чужим того, что принадлежало братьям, - так как то было Господне; не считали и своим, но - принадлежащим братьям" /IX:73/.
Здесь в особенности обращает на себя внимание отношение святителя к словам "мое и твое", которые вполне отражают смысл частной собственности. Св. отец характеризует это речение как "жестокое", "произведшее бесчисленные войны", "холодное". Одно это ярко характеризует негативное отношение святителя к частной собственности. В другом месте св. отец еще более строг:
"слово - это "мое" - проклятое и пагубное; оно привнесено от диавола" /XI:181/.
Нравственно отвергая «мое и твое», Св. Иоанн Златоуст считает общность имущества, достигнутую в Иерусалимской общине, гораздо более высокой формой христианской жизни, чем климентовский идеал благотворительности:
«Это жестокое и произведшее бесчисленные войны во вселенной выражение: мое и твое , было изгнано из той святой церкви, и они жили на земле, как ангелы на небе: ни бедные не завидовали богатым, потому что не было богатых, ни богатые презирали бедных, потому что не было бедных, но бяху им вся обща: и ни един же что от имений своих глаголаше быти; не так было тогда как бывает ныне. Ныне подают бедным имеющие собственность, а тогда было не так, но отказавшись от обладания собственным богатством, положив его пред всеми и смешав с общим, даже и незаметны были те, которые прежде были богатыми» /III:257-258/.
Однако, это равноангельское состояние достигнуто, по Златоусту, путем милостыни. Святитель считает, что обычная милостыня, когда люди отдают незначительную часть своего состояния отдельным людям, даже и милостыней не может быть названа. Подлинная милостыня, когда все отдают всем все. Именно это, по мнению Златоуста, и произошло в Иерусалимской общине. Говоря о ней, святитель восклицает:
"Таков плод милостыни: чрез нее упразднялись перегородки и препятствия, и души их тотчас соединялись: "у всех их бе сердце и душа едина" /XI:880/.
И, восхищенный жизнью Иерусалимских первохристиан, святитель прямо с амвона призывает своих прихожан (правда, без особой надежды на успех) последовать их примеру:
"Но если бы мы сделали опыт, тогда отважились бы на это дело. И какая была бы благодать! Если тогда, когда не было верных, кроме лишь трех и пяти тысяч, когда все по всей вселенной были врагами веры, когда ниоткуда не ожидали утешения, они столь смело приступили к этому делу, то не тем ли более это возможно теперь, когда, по благодати Божией, везде во вселенной пребывают верные? И остался ли бы тогда кто язычником? Я, по крайней мере, думаю, никто: таким образом мы всех склонили бы и привлекли бы к себе. Впрочем, если пойдем этим путем, то уповаю на Бога, будет и это. Только послушайтесь меня, и устроим дело таким порядком; и если Бог продлит жизнь, то, я уверен, мы скоро будем вести такой образ жизни" /IX:114/.
В «Кто из богатых спасется?» всего этого богатства златоустовской мысли мы не найдем. Правда, ради справедливости следует отметить, что в «Педагоге» Климент также признает, что общее владение установлено Богом:
"Бог предназначил род наш для общности...Все - общее, и богатые не должны стремиться иметь больше... Ибо Бог дал нам (я знаю это) право пользования, но в пределах необходимого, и определил, чтобы пользование было общее. Неуместно, чтобы один имел в избытке, когда многие нуждаются" ("Педагог", II,12, цит. по /3:85/).
Однако, это весьма далеко от златоустовского пафоса общей жизни вплоть до общения имуществ. Общественный идеал Климента – общество, в котором всегда есть богатые и бедные; но богатые благотворят бедным, а последние смиряются и с благодарностью принимают. Социальный идеал Златоуста другой: нет ни богатых, ни бедных, ибо все общее, и все, проникнутые любовью друг к другу, живут как «одно сердце и одна душа» (Деян.4,32).
5. «Любовь не ищет своего». И Климент и Златоуст рассматривают проблему богатства на двух уровнях: 1) уровне лично-аскетическом и 2) уровне любви к ближнему. О воззрениях отцов на втором уровне следует сказать подробнее.
Любовь к ближнему Климента дальше благотворительности не идет. Иное дело у Златоуста. Он разворачивает целую философию собственности в свете любви к ближнему. Именно с этой точки зрения он смотрит на богатство: умножает ли оно любовь, или, наоборот, тушит ее. И здесь с удивительным прямодушием и бесстрашием он говорит об обратной зависимости между любовью и богатством:
"...желание иметь средств к жизни больше, нежели сколько у ближнего, происходит не от иного чего, как от того, что любовь охладела" /XI:153/.
"...каким образом владеющий богатством бывает благ? Конечно, он не благ, но он становится благим, когда раздает свое богатство. Когда же не имеет его, тогда он и благ; и когда раздает его другим, тогда тоже благ; а до тех пор, пока удерживает его при себе, он не бывает благим /XI:705/.
"...если, имея богатство, раздаем его другим, или предложенного нам не берем, мы бываем добры; напротив, если берем или приобретаем его, то становимся недобрыми" /XI:706/.
Именно любовь к ближнему заставляет богатого раздавать свое имение:
"Вот почему и признаком учеников Своих Он поставил любовь, потому что тот, кто любит, необходимо печется о благосостоянии любимого лица" /VII:781/.
Поэтому для Златоуста уже сам факт обладания богатством говорит о том, что этот человек отвергся христианской любви. В этом смысле богатство для святителя является как бы лакмусовой бумажкой, высвечивающей степень любви в человеке. В качестве примера он не раз указывает на богача из притчи о богаче и Лазаре (Лк.16,19-31):
"...первый порок богатого - жестокость и бесчеловечие в высшей степени" /I:787/.
А вот что святитель говорит по поводу обсуждаемого евангельского эпизода с богатым юношей (Мф.19,16-22):
"...юноша сам себя обличил в пустом самодовольстве: ведь если он жил в таком изобилии, а других, находившихся в бедности, презирал, то как же он мог сказать, что возлюбил ближнего?" /VIII:262/.
Поэтому стяжание богатства – верный признак жестокосердия. Относительно способов собирания богатства у святителя нет никаких иллюзий:
"Мы видим, что многие собирают великое богатство хищением ... отвечай мне, можно ли сказать, что это богатство от Бога? Нет. Откуда же? От греха" /X:350/.