— Еду!
Я впала в панику.
— Через сколько ты будешь?
— Минут через пятнадцать.
Святые угодники! Четверть часа на все про все!
Когда раздался звонок в дверь, сама я, правда, была в полном порядке с головы до пят, зато половина белья все еще болталась на веревке, а вторая половина оказалась у меня в охапке. Я зашвырнула его куда придется, бросилась открывать, потом метнулась к ожившему вновь телефону. Отвечала я в трубку невпопад, потому как неусыпно следила за тем, чтобы гость случаем не сунулся в кухню, увешанную проклятым тряпьем. Наконец закруглила разговор, нейтрализовала гостя, засунув его в кресло, убрала непросохшее белье, заварила чай и уже со спокойной душой приступила к культурному времяпрепровождению.
Атмосфера воцарилась дружественная и непринужденная, у меня даже возникло чувство, будто я знаю этого человека с младых ногтей. Я не удержалась и снова затронула вопрос об имени. Ответ был такой же, как и по телефону:
— Зови как хочешь...
Я с новым рвением сунула нос в святцы и вдруг ахнула: между первым и двадцатым января фигурировали среди прочих именины Извдора. Матерь божья! Не Изидором ли его кличут! Вполне понятно, что человек с таким именем не хотел бы его афишировать! Я с недоверием воззрилась на него. Нет, на Изидора он не похож, но чем черт не шутит, внешность бывает обманчива...
— Нет, ничего не могу придумать, - сдалась я и отложила святцы, - как с твоим именем ни мудри, любое мне будет казаться фальшивым. Неужто и вправду тайна сия велика есть?
— Я ведь уже говорил. Поверь, все обстоит намного серьезнее, чем ты думаешь. Клянусь тебе, ни с личными моими делами, ни с семейными или гражданским положением это не связано. Просто моя работа и соответственно образ жизни порой требуют от меня такого камуфляжа, потому-то, скажу тебе откровенно, у меня мало знакомых. Близких знакомых. Есть, конечно, круг людей, в котором я вращаюсь и который меня знает, но вне его я не завожу приятелей. И даже это знакомство с тобой мне не следовало бы поддерживать...
— И что, так всю жизнь? На веки вечные придется ограждать себя тайной?
— Ну, не будем преувеличивать. Поговорим после отпуска. А сейчас расскажи что-нибудь, мне нравятся твои истории.
Мы сидели рядышком, откинувшись на спинку дивана. Светила небольшая настольная лампа, из приемника лилась душещипательная мелодия, и настроение обещало приобрести довольно интимную окраску. Тем более что я была исполнена решимости этот интим всячески поощрять. Клин так клин... Не смущало меня, грешную, что вижу я его второй раз в жизни, что понятия не имею ни кто он таков, ни даже как его зовут. Важен сам человек, а не антураж. Не собираюсь же я выходить за него замуж, связывать с ним свою жизнь или набиваться в содержанки. Зарекаться, конечно, не стоит, вдруг я им увлекусь, со взаимностью либо без (последнее крайне нежелательно), и наше знакомство будет иметь свое продолжение, но с тем же успехом я могу больше никогда в жизни его не увидеть и не услышать. Я женщина свободная, давно уже совершеннолетняя, имею полное право на безобидные сумасбродства. Конечно, мало ли что он обо мне подумает... А, пускай думает, что хочет. Не нанималась же я сидеть затворницей и всю оставшуюся жизнь сохнуть по триста тридцать шестому номеру! С ним все ясно, можно на нем поставить крест. К счастью, подвернулся под руку достойный внимания объект, вполне на уровне, еще и поинтересней, чем тот.
Никаких историй мне выдавать не хотелось. Лучше не переводить наши посиделки в интеллектуальное русло, а то я еще передумаю. Мое настроение, кажется, не прошло незамеченным. Интим все больше сгущался. Разговор то и дело замирал, и все шло в нужном направлении, как вдруг приемник перестал играть душещипательные мелодии и возмутил атмосферу фатальным диссонансом в виде вечерних новостей. Черт бы побрал вечерние новости... Мысленно послав их куда подальше, я покрутила ручку, выбрала из многообразия акустических эффектов Люксембург и снова откинулась на спинку дивана. Взгляд мой упал на моего визави, и в голову пришла неожиданная мысль.
— Послушай, ты зарываешь в землю талант, данный тебе от бога. С таким замечательным голосом тебе следовало работать диктором на радио. Или ты и вправду диктор?
— Не угадала.
— И никогда не был?
— Может, когда-то и был, но не сейчас.
— Какая жалость...
Такой оборот разговора ему явно не понравился, наверно, потому он меня и поцеловал - по его виду я не сказала бы, что он вдруг потерял от моей близости голову. Я уже опасалась, не кажусь ли ему по телефону более привлекательной, чем в натуре, а как раз сейчас это было бы очень некстати.
Его поцелуй меня ошеломил. Не потому, что я ничего такого не ожидала. Нет, совсем по другой причине, надо сказать, ужасной. Оказалось, он пользуется тем же одеколоном, что и номер триста тридцать шестой...
Это было уж слишком. Дурь мою как рукой сняло, и я вдруг трезво осознала, зачем пригласила сюда полузнакомого человека... Что я вытворяю! Вот так, в одночасье, потерять остатки разума, чувство меры и порядочности! Угораздило же запутаться! Этот не в моем вкусе, хотя, если говорить объективно, он мне нравится, а тот.., того я пытаюсь ненавидеть. Я закрыла глаза и сразу увидела лицо того... А тут еще чертов одеколон. От его запаха у меня заходится сердце и в памяти оживают счастливейшие в моей жизни минуты. Так кто же сейчас тут со мной? Этот или тот?..
Но ведь на том я поставила крест! Выбросила из головы... Во всяком случае, этот меня интересует не меньше...
Я в отчаянии открыла глаза и окончательно, бесповоротно, сцепив зубы, скрепя сердце, выбрала этого. Плевать на одеколон! Решительным движением я перегнулась через диван и яростно выдернула из розетки шнур настольной лампы...
Нечеловеческое мое борение с собой дало свой результат: маячивший передо мной облик побледнел и растаял. Того больше не было, а этот, рядом со мной, оказался на уровне...
Я видела его лицо в мягком мерцании тихо играющего приемника. Он поднял голову и, опираясь на локоть, в изгибе которого покоилось мое плечо, вгляделся в меня долгим взглядом.
— А знаешь, ты очень красива, - тихо сказал он своим мягким голосом.
Только сейчас заметил? В темноте?
— Ну конечно, зеленый свет меня исключительно красит.
Он улыбнулся, не отрывая от меня взгляда. И вдруг что-то произошло. Лицо его в одну секунду неузнаваемо исказилось. Он дернулся, вытащил у меня из-под головы руку и уселся в напряженной позе, как человек, которому нанесли в темноте неожиданный удар, и теперь он с трудом приходит в себя.
— Езус-Мария, - пробормотал он осевшим голосом, - что я натворил!
О боже, что это с ним? Приступ раскаяния? Осознал вдруг всю безнравственность своего поведения?
— Что случилось? - спросила я и тоже поднялась.
— Проклятие! - простонал он и схватился за голову, невменяемым взглядом уставившись куда-то в подоконник. Я невольно посмотрела туда же, но не увидела ничего ужасающего, да и вообще достойного внимания. В полной растерянности я снова воззрилась на своего гостя, сраженного каким-то неведомым ударом, и страшное подозрение закралось мне в душу. Я молчала, ожидая объяснений.
После долгой паузы, во время которой он, вероятно, собирался с мыслями, мое присутствие и вопросительное выражение лица было наконец замечено. Поднявшись, он встал у другого края дивана.
— Послушай... - Голос у него звучал с необычайной серьезностью. Извини меня, ради бога, но случилась крайне неприятная вещь. Я позабыл об одном деле. Допустил оплошность, которая может иметь фатальные последствия. Произойдет даже не трагедия, а самая настоящая катастрофа. Пострадаю не только я, но и многие другие. Ума не приложу, как я мог так оплошать, да и перед тобой страшно виноват. Прости, если можешь.