Изрыгая проклятья, злоумышленник закрывается одной рукой и начинает молотить меня другой, словно робот, – оказывается, это эффективная тактика. Один удар приходится по кончику моего многострадального носа, и от боли я вырубаюсь.
Честно говоря, я уже не надеялся очнуться. Я думал, он меня пристрелит, «контрольный выстрел» (как мы обычно пишем). Но я прихожу в себя, живой и всеми покинутый, лежу, свернувшись в лужи крови, – ее так много, что вряд ли это только моя кровь. Алые следы отмечают путь злоумышленника из кухни в гостиную, а затем к входной двери.
Я аккуратно снимаю липкую от крови одежду и иду в душ; каждый квадратный дюйм тела болит или ноет, но хотя бы кровь остановилась. Вытираясь, я смотрю на незнакомую сердитую рожу в зеркале.
Вот одно из преимуществ спартанской жизни: убрать квартиру после грабежа – пара пустяков. За полчаса я привожу все в порядок и понимаю, что ничего не пропало, кроме ноутбука. На жестком диске хранилась пара «законсервированных» некрологов – железнодорожный магнат и вышедшая на пенсию оперная дива, – но это пустяки, я уже отправил копии в редакцию.
Самое неприятное – надо избавиться от Полковника Тома, который серьезно пострадал в бою. Я бережно заворачиваю его холодное чешуйчатое тело в старую простыню и швыряю с балкона. Он приземляется в помойку четырьмя этажами ниже, раздается глухой чмок, и в то же мгновение я хватаюсь за голову – кто-то стучит в дверь, а я теперь абсолютно беззащитен. Стук все громче, вскоре к нему присоединяется мужской голос и заявляет, что он представитель власти.
Полиция!
Соседи, ни один из которых никогда не интересовался моей жизнью, очевидно, услышали ночью шум и вызвали полицию. Я открываю дверь и вижу двух мужчин одного возраста и роста, оба в штатском. Я уже хочу захлопнуть дверь у них перед носом, но тут один из них показывает мне значок.
– Детектив Хилл, – представляется он. – А это детектив Голдман.
Видок у меня, похоже, озадаченный, потому что детектив Хилл прибавляет:
– Мы из отдела по расследованию убийств, мистер Таггер.
В полном оцепенении я делаю шаг назад, руки мои висят плетьми. Господи, я убил человека замороженным вараном!
– Это была самооборона! – протестую я. – Он забрался в квартиру, когда я спал…
Полицейские недоуменно переглядываются. Тот, что говорил раньше, Хилл, спрашивает, что, черт возьми, я несу.
– Про убитого! Про того, который ко мне вломился! Хилл смотрит мне через плечо, оценивая безупречный порядок в моем скромном обиталище.
– Мистер Бернс вломился к вам в квартиру? Сегодня ночью?
– Он еще как… кто?
– Джон Диллинджер Бернс, – отвечает он. – Иначе известный как Джей.
– Нет! Нет, этот парень был лысым, – бормочу я. – Это был не Джей Бернс. Я знаю Джея Бернса. Это никак не он.
– Да, это было бы ловко, – нарушает обет молчания детектив Голдман, – потому что мы только что видели мистера Бернса в окружном морге.
– Он умер сегодня утром, – информирует меня детектив Хилл. – Вам об этом что-нибудь известно, мистер Таггер?
– Абсолютно ничего, – трескуче хриплю я.
– Вот как? – Хилл что-то подносит к моему лицу. Я вглядываюсь. Между его пальцами зажата визитка «Юнион-Реджистер». И на ней мое имя.
– Мы нашли это у Бернса в кармане, – объясняет детектив Хилл, – когда осматривали тело.
– Как вы думаете, как она туда попала? – прибавляет его напарник.
– И что с вашим лицом, мистер Таггер? – спрашивает Хилл.
Нет, я не впадаю в панику. Я говорю:
– Офицеры, я хотел бы заявить о краже со взломом.
15
Я с трудом умещаюсь на диване Эммы – ноги торчат.
Она прикрывает их простыней и подкладывает мне под голову подушку. Она говорит, что у меня легкое сотрясение мозга; этот диагноз она поставила на том основании, что у меня закружилась голова, меня вырвало и я без чувств рухнул у нее на пороге. Она сообщает, что два года ходила на курсы медсестер, пока не переключилась на журналистику, и я уверяю ее, что она бы стала отличной медсестрой. Она виновато оглядывает мой малиновый шнобель, но я заверяю, что другой человек ударил меня гораздо сильнее, чем она.
Час ночи; из магнитофона Эммы звучит «Радиохэд»[66] – вот так сюрприз.
Она сидит в кресле, скрестив ноги, на носу у нее очки для чтения, на коленях пятнистая кошка, а на ногах – гольфы, поэтому ногти ее мне не увидеть. Я закрываю глаза и молюсь, чтобы чудовищная головная боль прошла. А пока что я рассказываю Эмме про разборку с Джеем Бернсом на борту «Рио-Рио»; его труп нашли семь часов спустя за рыболовным магазином на Пеликаньей дамбе. Грузовик с мушкой давал задний ход и наехал на бывшего Блудливого Юнца, чья хвостатая тыква самым неподходящим образом очутилась под правым задним колесом. Как его угораздило там оказаться – именно с этим вопросом детективы Хилл и Голдман заявились ко мне в квартиру. Хилл полагал, что Джей Бернс, принявший убойную дозу алкоголя и наркотиков, скорее всего, сам угодил под колеса. По версии же Голдмана кто-то напал на Джея Бернса, избил его и специально подложил под грузовик. Патологоанатом не смог прояснить дело; месиво, когда-то бывшее черепом клавишника, не давало возможности установить, били ли его по голове до того, как переехали.
Эмме понравился мой рассказ о том, как я оказал содействие полицейским, поведав им о своем визите на яхту (хотя я не сказал, о чем спрашивал Джея, и умолчал о его истерике), кроме того, я сообщил им точное время своего прихода и ухода с пристани. И Хилл, и Голдман, кажется, поверили, что я всего-навсего брал у Бернса интервью для статьи о его лучшем друге, покойном Джеймсе Брэдли Стомарти.
– Иными словами, они тебя не подозревают, – подводит итог Эмма.
– Я предпочел бы услышать в твоем голосе больше облегчения.
– Тот парень, который к тебе вломился, – как думаешь, что ему было нужно?
– Кто знает… Может, картины Шагала?
– Джек, это ведь не я пришла в гости среди ночи.
– Да, да. Но ты мой редактор. Я подумал, ты должна знать о случившемся.
Жалкая ложь. Вообще-то я сам не знаю, почему приехал к Эмме. Я плохо помню, как добрался сюда. Я таращусь на покрытые лаком сосновые балки на потолке и признаюсь:
– Мне больше не к кому было пойти.
С кошкой на руках она выходит из комнаты. Через пару минут возвращается с полотенцем, в которое завернуты кубики льда. Накрывает компрессом мой лоб и глаза.
– Не холодно? – спрашивает она.
– Почему ты отказываешься переспать с Хуаном? С ним все спят.
– Даже ты?
– Я имел в виду женщин, Эмма. Это потому, что он пишет о спорте?
– Нет, потому, что он твой лучший друг.
– Хуан – настоящий джентльмен. Он никогда не рассказывает мне о своей интимной жизни.
– Тогда откуда ты знаешь, что мы не переспали?
– Я у него обманом выведал.
– Вот как? – переспрашивает Эмма. – С какой стати?
Я украдкой подглядываю из-под полотенца, не обиделась ли она.
– Ты же мой босс, а он мой лучший друг, – отвечаю я. – Если у вас наметится что-то серьезное, это затронет мою жалкую маленькую вселенную. Это единственная причина, по которой я хотел выяснить…
– Вступаем ли мы в половые отношения?
– Что за терминология, Эмма? С уроков биологии?
– Ебемся ли мы? – резко уточняет Эмма. – Так лучше?
Я сажусь и прижимаю пальцы к ушам, чтобы не вытекли мозги.
– Не волнуйся, я не спрашивал Хуана о пикантных подробностях. У тебя есть экседрин?
Эмма приносит мне три таблетки аспирина и стакан воды.
– Ляг. Тебе станет легче, – говорит она.
Растянувшись на диване, я объявляю:
– Тебе надо вернуться на курсы медсестер. Ты рождена для этой профессии.